А теперь уже не спрячешься, потому что увидел все своими глазами. И желал бы забыть, да не мог.

Внутри все давило, горело, жгло и клокотало. Кислота по венам, артериям, и казалось, что и тела то нет уже, но было. И руки продолжали дрожать.

Тихо открывается дверь. Босые ступни, крохотные пальчики ног. Поднял взгляд выше. Закутанная в полотенце, бледная, губы искусанные, а в глазах… Теперь- то он мог, наконец, распознать, что пряталось за этими равнодушными холодными глазами.

Горе от потери. Боль от утраты.

Не разбитое сердце женщины. А матери.

Папка выпала из его рук и фотографии рассыпались по полу.

Там была красивая молодая женщина. Темный брючный костюм, светлая рубашка, неизменная кобура, но наплечная, а не на пояснице. Идет рядом с мужчиной. Держит его за руку, а второй прикрывает округлившийся живот. Заметный. Не спрячешь за бесформенной одеждой.

И то, как бережно, тонкой ладошкой прикрыт живот, говорит о многом. Главное, что ребенок желанный, долгожданный, и его уже любят. Мужчина тоже тянется свободной рукой к животу, фотограф успел поймать этот момент.

Если бы Игорь мог, он бы отвернулся от этого снимка. Он бы не смотрел. Не видел бы этот счастливый взгляд Сургута и Димы.

Он бы хотел это все забыть.

Думал, она мстит за разрушенную семью, а оказалось…, что это Мать мстит за смерть своего ребенка.

Дата на фотографии врезалась в его память. За два дня до того, как к нему ворвался Дрозд и попросил людей на пару дней. А потом, когда приехал, пил, не просыхая, неделю. И только и говорил, что не успел. «Я не успел, вот так-то, не успел»

***

Дима застыла и смотрела, не отрываясь. На фото. На момент, вырезанный из жизни. Он не мог передать той духоты, что тогда испытывала. Жаркой и удушающей. Пота, струившегося по спине. Ног, которые отекали с каждым днем все больше, и ходить становилось тяжело. Поясницу ломило, грудь болела.

У нее был поздний токсикоз, и она только-только начала набирать нормальный вес, но ребенок был в порядке.

Она, несмотря на все трудности, была счастлива.

Ее маленький мальчик, ее малыш толкался. Сильно и требовательно, требуя внимания от своих родителей.

Она много читала про беременность, когда и что ребенок начинает чувствовать в утробе матери. Различает касания отца, мамы. Как воспринимает разные звуки. Как реагирует на болевые ощущения. Все читала. И все знала.

Ее сын толкался в тот момент, и она просила Ибрагима его утихомирить, иначе она описается по дороге, от таких танцев на ее мочевом пузыре.

Ибрагим что-то смешное сказал, она улыбалась, и прикоснулся к животу, ожидая, когда сын с ним поздоровается.

Женаты были несколько лет. И детей планировали, но не так быстро. Об аборте речи не шло никогда, но нужно было обезопасить все так, как никогда прежде.

Она не бросала работу, носила при себе оружие и стала немного параноиком.

Ибрагим тоже в какой-то степени, но он мужчина, не мог ощущать той связи с сыном, которая была у нее.

Они были счастливы вместе, и ждали, через месяц, появление сына на свет.

А вышло так, как вышло.

Он сказал «не лезь в мои дела», и снова схватился с торговцами наркотой, которые опять пришли в его регион. Забыл, что больше не один. Что есть слабое место, по которому такие мрази, как они, любят бить.

И она забыла.

А цена за ошибку оказалась неподъемной.

Вот и все.

А когда очнулась, скованная цепями, ее ребенка уже не было. Была боль от швов и мерзкая улыбочка той мрази, который рассказывал, что они сделают с ее сыном, а потом и с ней самой.

Дима убеждала себя, заставляла себя верить в то, что, когда это все закончится, ее будет ждать лучший мир. Где есть ее маленький мальчик. И она сможет к нему прикоснуться. Сжать маленькую ладошку пальцами. Ощутить его тепло. И запах. Сможет его поцеловать, прижать к себе. И попросить прощения за то, что не уберегла. И он ее простит. Хотя бы где-то там, но простит, и она уже никогда не оставит его одного.

История этим не заканчивается.

Вмешался кто-то третий, а Дрозд со своими людьми только добавил путаницы, и ей пришлось за каждой мразью устраивать настоящую охоту.

Но ответа она добилась. Не суть кто и что там сделал или хотел сделать. Важно другое, то, почему она до сих пор дышит.

Они не нашли ребенка. Ни живого, ни мертвого. Было оборудование…, даже врача, который вырезал ее мальчика из утробы нашли. Но не сына.

От этой мысли она бежала и пряталась. Потому что не знала где он, что с ним? Жив ли он?

Не позволяла себе надеяться на лучшее, иначе бы давно сошла с ума. Проще было думать, что ее сын умер, убеждать себя в этом. И мстить. Так было легче убивать и пытать. И с каждым полученным ответом, она понимала, что права.

Это ее персональный Ад. И она варится в нем каждый день. Ждет, выжидает. А хочется действовать. Убивать и рвать на куски. Чтоб все они захлебнулись собственной кровью, но дали ей имя того, кто ее лишил всего.

Дрозд так удачно тогда все запутал и перепутал, что думала, — это он. Ошиблась. И теперь все сначала.

Но что-то подсказывало: не долго осталось. У того, кто это затеял, терпение на исходе: будет спешить, а значит, ошибаться.

Но куда ему против ее воли?

Она столько дней ждала. Столько лет. И сейчас не сдастся. С того света и то всех достанет. Из мертвых восстанет, если понадобится. Но все, кто был причастен, сдохнут от ее руки.

Игорь смотрел на нее, не мигая. Жалел ее. Смешно. Он ее жалеет.

— Все узнал?

Намеренно грубо спросила и отвернулась, пошла к шкафу с вещами. Сбросила полотенце. Плевать на свою наготу. А уж перед ним, тем более плевать. Хочет смотреть, пусть, не хочет, и ладно.

Начала одеваться. Успела натянуть на себя белье и брюки, когда ощутила на коже чужое дыхание.

Руки обняли, развернули к нему лицом. И Шрайман пытливо посмотрел ей в глаза. Перевел взгляд на ее руки. На кольца смотрел, зубы сцепил от накатившей ярости.

— Ты его любишь?

Наверное, это был простой вопрос, учитывая ситуацию. И другая бы, после всего, смогла бы сказать «нет». Но Дима нормальной никогда не была. И на этой планете у нее было всего парочка людей, которых она по-настоящему любила. Двое пропали без вести. Один находится в этом доме. Другой- на другом конце этой страны.

Любила ли она его так, как раньше? Нет. Слишком многое произошло. Слишком сильно она изменилась.

Сердце болело при мысли о нем. Замирало и начинало бешено стучать о грудную клетку, пытаясь вырваться. Душа, будто возрождалась от пепла, омывалась от крови и начинала томиться в ожидании присутствия Ибрагима. Тело желало прикосновений. Жадных, родных.

Любовь это? Дима уже не знала, что это.

Она любила сына. Умирала без него медленно, но верно. Каждую минуту. Каждую секунду переживала без него. Считала.

Пусть она никогда не держала своего мальчика на руках. Но ощущала его в себе. Каждый его толчок, шевеление. Восемь месяцев, самых дорогих и бесценных.

И это тоже подарок Ибрагима. Это ведь его частичка. Его кровь.

Все это можно ли назвать любовью?

Сомнительно.

Ее молчание было красноречивым. Хоть лучше бы она его ненавидела. Наверное, и сама Дима считала так же.

Игорь видел, что ей больно и чего ей стоит эта холодность в глазах, сдержанность в движениях.

Но Дима шла к своей цели, и отступать не собиралась. Чувства, эмоции задвинула на второй план, а может, и еще дальше.

А значит, Игорь не имеет морального права ей мешать. И не будет.

Джет кросс* — техника удара в боксе.

Груша* — гимнастический снаряд.

Не забывайте добавлять роман в свою библиотеку и подписываться на автора в профиле!)))

Всех люблю и обнимаю!)))