— Да.

— Ничего себе! — выразила она свое отношение к предложению. — Хорошо, я согласна. Вечером?

— Уау! — взвыл он от радости, понимая, что ведет себя как мальчишка, но она одобрительно улыбнулась. — В том же месте, в то же время?

— И даже раньше!

Пунктуальная, как обычно, она явилась в облегающем, безукоризненно сшитом платье, и на голове ее красовалась небольшая шляпка.

— Ну, — сразу приступила она к делу, как только они сели за столик, — вы собираетесь посвятить меня в тайну?

— О да. Квартиру мою перевернули вверх дном дня три или четыре назад. То же случилось с моей лабораторией в Хартфорде. Но больше всего меня волнует тайна, окружающая предмет поисков. — Он осторожно посмотрел на нее. Тут надо действовать деликатно, дабы все не пошло насмарку. — Поскольку случившееся имело место вскоре после нашего последнего разговора, я предположил существование некой связи. Может быть, нас обоих подозревают в том, что мы сообща владеем какой-то информацией. И в таком случае к вам тоже должны были пожаловать незваные гости.

— Понятно, — Она искренне недоумевала. — Но что же такого у нас общего, что надо у нас искать?

— Может быть, то, что хранится в вашем доме? — предположил он.

На нее эти слова не произвели должного впечатления. Наоборот, они озадачили ее еще больше.

— Кто-то вчера забрался ко мне, перерыл все бумаги, устроил на письменном столе и в библиотеке разгром, но ничего не взял.

— Вы уверены, что ничего не пропало?

— Абсолютно.

— Может быть, что-то из бумаг Боба?

— Нет, они все на месте. — В глазах у нее промелькнуло подозрение. — А кстати, Боб-то тут при чем?

— Ну, насколько мне известно, он занимался работой на правительство, что-то такое совершенно секретное.

— Кто это вам сказал?

— ФБР.

Он так и не понял, какое впечатление произвела на нее эта информация. Она прекрасно владела собой и восприняла услышанное совершенно хладнокровно. Ненадолго задумалась.

— Боб занимался чем-то связанным с космическими ракетами. Это я знала точно. Но из оставшихся после него документов такие выводы сделать невозможно. Разве что его теория слоя. Во всяком случае, он не хранил дома ничего, что касалось бы его работы на правительство. Я думаю, что все свои наработки он сам отдавал правительству, а остальное уничтожал. Боб всегда отличался методичностью и осторожностью.

— Так и надо себя вести, когда имеешь дело с секретами, — одобрил Армстронг.

— А поскольку в настоящее время ученые заняты созданием ракеты номер восемнадцать, — продолжила она, — то, скорее всего, работа Боба имела отношение именно к ней. Возможно, при строительстве восемнадцатой использовалась какая-нибудь суперреволюционная теория, которую правительство строго засекретило.

— Восемнадцатая практически завела нас в тупик, — возразил он. И рассказал ей все, что знал. Поведал о поездке в Нью-Мехихо, о стычке с Фозергиллом и о том, что узнал от Куинна. — Я не знаю, о чем вы думаете, — заключил он, — но, с моей точки зрения, все эти препятствия в работе выглядят искусственно созданными, словно кто-то хочет как можно дольше не запускать эту ракету, одновременно стараясь не афишировать данный факт.

Выслушав его, она надолго задумалась. В глазах эльфа отразилась предельная сосредоточенность. Наконец она сказала:

— Странный получается парадокс. Тот самый корабль, который финансирует правительство, наталкивается на препятствия, созданные, пусть косвенно, правительством же. Правительство строит корабль и в то же время тянет с завершением строительства. Может быть, и еще кто-то заинтересован в задержке, и тогда ситуация усложняется. Но давайте проигнорируем этот фактор и сосредоточимся только на правительственном аспекте. Почему власти предержащие строят корабль, но не больно-то торопятся?

— Во всяком случае, не из-за отсутствия денег. Так что спросите что-нибудь попроще!

— Вот мы и спрашиваем. Должна же быть логика в этой на первый взгляд нелогичной ситуации?

— Единственное пришедшее мне в голову объяснение выглядит не слишком правдоподобным.

— И какое же?

— Может быть, та суперсекретная идея — не знаю какая — требовала дальнейшей доработки, прежде чем на ее основе строить космический корабль. И поэтому строительство перед лицом неизбежных перемен задержали. Но почему надо тянуть резину, даже если строительство начали по одному плану и требуется некоторое время на приведение его в соответствие с другим планом? Я понимаю, что бюрократия — дело нудное, но не до такой же степени!

Она неодобрительно наморщила носик.

— С моей точки зрения, объяснение неубедительное.

— С моей — тоже. Предложите получше.

Она вновь задумалась. Он заказал выпивку, а Клер продолжала размышлять и после того, как ее бокал опустел. Армстронг же занимался тем, что рассматривал ее лицо. И продолжал лицезреть, когда глаза ее внезапно вспыхнули.

— А если предположить, что ситуация со строительством восемнадцатой вовсе не так уж и плоха?

— О’кей, предположим. Ну и что?

— А то, что это может быть просто приманка.

— Что?! — воскликнул он.

— Тсс! — Она оглянулась на ближайшие столики. — Не надо так вопить! — Она перешла на доверительный тон: — Половину людей в мире уже давно перестала волновать идея саботажа, касающаяся запусков ракет. Власти же обязаны серьезно относиться к этой идее. А теперь представим, что они готовы к запуску восемнадцатой, но их беспокоят странности, что сопровождали полеты ее предшественниц. — Она устремила на него проницательный взор: — Что бы сделали вы на их месте?

Он хлопнул огромной ладонью по столу:

— Черт побери! Я бы строил ее в каком-нибудь тихом и недоступном месте вроде Северного полюса. А другую, широко разрекламированную строил бы для игр саботажников в Нью-Мехико.

— Умница! — удовлетворенно заключила она.

— И тем не менее не все понятно, — возразил он. Махнув рукой, он подозвал официанта, и тот принес им полные бокалы. Затем Армстронг навалился на стол и заговорил вполголоса: — Давай пока оставим эту тему в покое, а я тебе поведаю о своем.

— Восхитительно! — пробормотала она, делая глоток.

— Последние дни у меня странное ощущение, — продолжил он. — Я никак не могу понять, испытывают ли то же самое и другие люди или это я один такой ненормальный.

— А какое ощущение?

— Смесь дурного предчувствия, раздражения, подозрения и обшей нервозности.

— И когда именно ты испытываешь эти чувства?

— Почти всегда. Читаю газеты, и ощущения тут же появляются. Посмотрю на световую рекламу — появляются. Слушаю радио — и они тут как тут, наваливаются толпой. Только что я ощущал себя пупом земли — и тут же превращаюсь в ничтожество из ничтожеств. Неуравновешенность, как у какой-нибудь примадонны.

Поставив бокал, она посмотрела на него очень серьезно:

— Если бы ты меня послушался, Джон, я бы сказала, что ты нуждаешься в длительном отдыхе.

— Не думаю. Понимаешь, физически я ощущаю себя великолепно. Вот только в умственном плане проблемы. И они имеют свою причину. — Он решительно посмотрел на нее. — И эта причина, хоть я ее и не знаю, мне кажется важным фрагментом той загадки, которую я пытаюсь разгадать.

— Ты всерьез полагаешь, что твоя раздражительность связана с этими ракетными проблемами?

— Клер, я понятия не имею, как одно может быть связано с другим! Тем не менее в этой связи я уверен так, как ни в чем другом.

— Ты уже пытался анализировать происшедшее в каждом отдельном случае?

— Да, конечно, но без успеха. И только каждый раз снова удивляюсь, что же это со мной происходит. — Он мрачно осмотрелся, а когда вновь устремил взор на Клер, в глазах его застыло легкое недоумение. — Например, вчера вечером, разглядывая толпу, я обратил внимание на смуглого симпатичного парня в зеленом тюрбане. Вылитый индуистский божок, какой-нибудь Шри Баннерджи, или как они там называются. Тут же мои мысли перескочили на индийских аскетов. Я думал о тех из них, кто год за годом неотрывно смотрит на солнце, пока не ослепнет, но все равно до конца своей жизни продолжает таращиться на него невидящим взором. Я думал о тех, кто, подняв руку вверх, так и держит ее, пока она не отсохнет. Думал о тех, кто, скрестив под собою ноги, сидит так, пока они окончательно не атрофируются, и эти бедолаги уже потеряют способность передвигаться, и кто-то должен будет носить их на руках. Вот такое же чувство овладело и мною. С неодолимой силой. Я ощущаю себя живой рыбой на раскаленной сковородке.