Эля откровенно «ссосалась» и Соню передернуло от этого зрелища. Поцелуем, такое назвать нельзя. И красивой эротики в этом тоже нет.

Это было отвратительно.

В спальне, где кроме двоих никого нет, — и неважно как это выглядит со стороны, — да, уместно. Потому что важны ощущения, эмоции, чувства. Не до эстетики совершенно.

Но не в клубе. Не на коленях у незнакомого мужика, который старше на пол жизни и не является мажором. С таким нельзя играть в дам/не дам. Такие берут, если хотят, если видят, что девушка или женщина сама завлекает, сама просит. И пофиг потом, что это была просто игра.

Ее сестра дура!

— Твою мать! — рыкнул рядом Максим и двинулся в сторону «сосущейся» парочки.

— Я сама!

Он так на нее посмотрел, что разумней было бы остаться на месте. Но это же ее сестра, ее проблема. Соня двинулась следом.

***

Максим думал, что без мордобоя не обойдется, и даже приготовился морально получать нагоняй от сестры. Но обошлось.

Мужик оказался понимающий и вменяемый, несмотря на то, что еле стоял на ногах. Понял ситуацию, спустил все на тормозах. Кто знает почему так? Может, то, что Соня являлась знаменитым адвокатом. Может, то, что сам Максим был в своих кругах не простым человеком. А может, то, что этот клуб принадлежал Шаху. И фамилия брата супруги владельца этому индивиду была известна.

Не глупый мужик. И, наверняка, свое дело есть. Связи. И на утро все вздохнут с большим облегчением, а пока назревает внутрисемейный скандал…

— Ты не имеешь права вмешиваться в мою личную жизнь!

Они стояли на улице. Мороз. Снег. Ночь. А эта дура орала во всю глотку. Соня же просто куталась в куртку и слушала, кивая. Только зубы сцепила и руки в карманы спрятала, смотрела в одну точку.

— Со своей сначала разберись, а в мою не лезь!

Максим не вмешивался, не имел права. Это его женщина, но не его семья. Пока.

Соня кивнула, мотнула головой. А потом заговорила и у него мурашки пошли от этого ледяного тона, от той ярости, что она в себе сдерживала с трудом.

— Мы пока ехали, я речь готовила. Но не для тебя, для отца твоего. Я представляла, как звоню ему среди ночи, говорю, что его младшую дочь убили/изнасиловали/избили, — нужное подчеркнуть. Я в уме слова подбирала, что и как лучше ему сказать. Пыталась представить его реакцию. И знаешь…, не получается у меня его реакцию представить. Вот все могу представить, а это нет. Ты, бл*дь, дура! — заорала Соня, но быстро взяла себя в руки, — А если бы он оказался извращенцем? Маньяком? Садистом или любителем в попку? Что бы ты тогда делала? Ты думаешь ты крутая такая, да? Это не сосунок одногодка твой, это взрослый мужик, который любит и умеет трахаться. И в клуб такие, как он приходят именно потрахаться. Я не говорю, что он насильник, нет. Но взрослые мужики не играют в твои игры. Ты села к нему на колени, залезла рукой ему в штаны. Все, баста! Для него все ясно, и срать, что потом ты будешь говорить, что не хочешь. Ты его там на диванчике чуть кончить не заставила.

— Ну и пусть! Я тоже этого хотела! Он мне понравился! И трахаться я с ним собиралась! Никаких игр!

У Макса, от криков Эльки, заложило в ушах, но страшно становилось от тона Сони. Да, он эгоистично волновался только о ней. О ее здоровье, о ее благополучии. И будь его воля, он бы ремнем Эльку выпорол, или просто оставил бы с этим мужиком, не стал бы спасать. Чтоб научилась, вынесла свой урок.

— Ты не знаешь, как его зовут! Не знаешь кто он! Трахаться она с ним собралась! Ты, знаешь, что это слово значит? Это не ванильный секс, а животная потребность. Это он бы тебя хорошенько отделал, а ты… А если у него СПИД, ВИЧ или гепатит, сифилис? На это тоже плевать? Или скажешь, что в твоей сумочке я найду презервативы?

Соня выхватывает у сестры клатч, и все содержимое вываливает на дорогу, прямо в снег.

Помада, тушь, пудра, телефон, деньги, салфетки, ключи. Все. Никаких потайных кармашков. И никаких презервативов.

У Сони руки опустились. Глаза потухли и Максиму стало по-настоящему страшно.

— Никаких игр, да, Эль? А что тогда? Ты не маленькая девочка. Знаешь, от незащищенного секса появляются не только дети, но и всякие разные заболевания. И не все они лечатся. Ты свою жизнь угробить хочешь? Сережу пожалей.

— Ты мне не мать, не смей так со мной разговаривать!

Эля подлетела к сестре и залепила той пощечину. Сонина голова дернулась. Но она ничего не сказала, не ударила сестру в ответ. Только его за руку успела схватить, останавливая.

— Да, я не мать. Я твоя сестра. Я буду вытаскивать тебя из всякого дерьма и дальше. Но в какой-то момент я могу просто тупо не успеть. И хорошо, если все закончится жестким трахом, а не групповым изнасилованием.

— В машину, живо! — рявкнул он Эле, — И скажи спасибо, что я женщин не бью. И я не твоя сестра, покрывать перед отцом не буду.

— А ты вообще не лезь! Ты ее бросил! Ты тоже не святой!

— Я тебя сейчас, как есть, в снег башкой окуну, поняла? В машину села живо, и рот закрой!

Элька села.

Он зачерпнул ладонью горсть холодного снега, смял в шарик и подошел к Соне, повернул ее лицом к себе и приложил к краснеющей щеке холодный шарик.

Его девочка молча плакала.

Молча.

Выбросил снег.

Дернул ее к себе. Обнял со всей силой. Обхватил, пытаясь укрыть от всего и от всех.

— Я так больше не могу…

Он не мог ее сейчас утешить или заверить в чем-то. Она бы не услышала. Но он мог ее просто держать в своих руках. Мог спрятать ее лицо и дать ей выплакаться.

Она его. Теперь точно. И уже никогда от него не избавится.