— Чем острее вы реагируете на сплетни, тем достовернее выглядит в глазах людей наша странная помолвка. Потом ее сложнее будет расторгнуть.

— Но если я перестану реагировать на сплетни, то тем самым признаю, что мне безразлична ваша репутация. И моя, кстати, тоже.

— Заигрывать со смертью просто потому, что в тот вечер моя кобыла испугалась и понеслась, по меньшей мере, глупо.

— Я не имел такого намерения. Да, ситуация, конечно, сложилась неприятная, но как бы вы поступили на моем месте? Я обязан вести себя по-мужски и отстаивать честь своей невесты, иначе меня сочтут трусом. Я уже заставил восьмерых наглецов взять свои слова обратно — и, возможно, девятого не будет.

— Трилборн сказал, что их было шестеро. — Глаза Кейт, встретившись с его глазами, распахнулись шире и стали еще ярче.

— Его сведения устарели, — отрезал Данбар.

Заклятому врагу, несомненно, доставляло удовольствие порочить его имя. Он, можно сказать, привык это делать.

— Вы перестарались.

— А если я скажу, что во дворце поговаривают, будто я воспользовался вашей беззащитностью? Даже не сомневайтесь, я этого не потерплю.

— Значит, вы из-за этого ввязались в драку?

Многие женщины охотно приняли бы этот предлог, поскольку он снимал с них всякую ответственность. Но Кейт, разумеется, была не из таких. Он сам должен был об этом догадаться.

— Я рад защищать вас всегда и везде, — сказал Росс глухо. — Ведь ничего иного я делать не могу.

Прежде чем ответить, Кейт на несколько бесконечных секунд заглянула ему в глаза. Ее взгляд был полон чистейшего сострадания.

— Стало быть, вам кажется, что я нуждаюсь в защите.

— Да, — кивнул Росс. — Мне кажется, что нуждаетесь.

Она снова вернулась к шитью и только обронила со вздохом:

— Возможно, вы и правы.

Кейт торопливо закончила зашивать рану, увенчав последний шов сплюснутым узелком. Когда она нагнулась, чтобы высвободить иглу, Росс даже не почувствовал натяжения нити, удивленный ее ловкостью. А может, виной его бесчувственности было зрелище: ее голова, закрытая вуалью, у его колен. Девичьи губы легко, походя коснулись кожи на его животе, когда леди Кэтрин перекусывала нитку; ее груди прижались к его обнаженному бедру. И все это время Росс осознавал, что на нем фактически нет одежды, что стоит ему сдернуть плед, повалить Кейт на пол…

Его охватило возбуждение такой силы, что на глазах выступили слезы. Ему стало тяжело дышать. Здравый смысл покинул Росса, уступив место импульсу и неукротимому вожделению. Понимая, что любое движение приведет к соприкосновению с леди Кэтрин, Шотландец решил сохранять неподвижность. Кейт же тем временем принялась как ни в чем не бывало бинтовать рану.

Губы она сжала так плотно, что они почти исчезли. Росс и раньше замечал за ней эту привычку, но сейчас он грезил о ее устах, мечтал своими губами и языком вернуть им полную, сочную, манящую форму. Мечтал гладить ее щеки, осыпая ушибленные места тысячами целительных поцелуев. Мечтал сорвать с нее вуаль и, высвободив волосы, поглаживать их, пока они сплошным золотым плащом не укроют ее спину. Только бы избавить ее от этой удушливой ткани, вызволить из тюрьмы крючков и петель, прославить тело, которое томилось в этой тюрьме…

Даже не подозревая о том, какие мысли одолевают ее пациента, леди Кэтрин продолжала обматывать его льняными лоскутами. Она была настолько близко, что Росс чувствовал ее запах — смесь лаванды и розы. Пока перевязка не закончилась, он не смел даже выдохнуть.

Его неестественное оцепенение, должно быть, насторожило Кейт, ибо в следующий миг она подняла глаза и внимательно всмотрелась в его лицо, словно не могла понять, какое чувство на нем выражено.

Несколько долгих секунд она тоже сохраняла недвижность. Во внезапно воцарившейся тишине пепел, отломившийся от углей в светильнике, зашипел зловеще, по-змеиному. Глаза Кейт постепенно темнели, как летнее небо в преддверии грозы. По рукам пробежала легкая дрожь.

И вот наконец она открыла рот — и Росс Данбар пропал. Пропал, возможно, навсегда.

Шотландец был так близко. Она видела каждую его ресничку, каждую крупицу серебра вокруг зрачков на фоне темно-синей радужной оболочки. И этот тоненький шрамик, пересекавший одну бровь, и голубая тень щетины на щеках… Наиболее привлекательными Кейт казались загнутые уголки его рта; она как будто уже знала, какие теплые и мягкие у него губы. Пахло от Шотландца травами: должно быть, он пользовался особым мылом. Шестое чувство подсказывало Кейт, какую бешеную силу он вынужден в себе подавлять и как дорого он за это платит.

Она могла бы отойти, отделавшись какой-нибудь банальностью. Это было бы мудрое, взаимовыгодное решение.

Но она не отошла. Ее тело отказывалось подчиняться мозгу. В голове звучал лишь голос Маргарет — опасный, не заслуживающий доверия: «Неужели ты никогда не задумывалась, каково это — встретиться с мужчиной в саду, как в “Романе о розе”, позволить ему прикоснуться к тебе, приласкать, а потом… подпустить его к самым заветным, самым деликатным местам?»

Они, конечно, встретились вовсе не в саду, но второго шанса могло и не представиться. Она ведь так долго об этом мечтала. И добровольно призналась в этом сестре. Так долго мечтала…

Более того, сейчас желание познать пьянящую мужскую силу Росса Данбара только окрепло. Тело его было таким внушительным, мускулистым, бронзовым в тусклом свете светильника… Завитки его ушных раковин, линия крепкой шеи, волосы на груди… Все это было просто потрясающим. Кейт отдала бы сейчас все на свете, лишь бы ощутить ладонью шелковистость этих волосков, сгущавшихся книзу и исчезавших в складках пледа.

Она не отрывала взгляда от его губ. Сердце как сумасшедшее билось о ребра, руки дрожали, рискуя выронить бинт. Возможно, она чуть подалась вперед. Возможно, позволила себе легкий вздох. Но глаз она не закрывала до того самого момента, как его лицо приблизилось к ее лицу и губы коснулись ее губ.

Его прикосновение оказалось таким теплым, таким манящим. Шотландец излучал тепло, и Кейт оставалось лишь содрогаться от его близости. Его губы обожгли ее, словно наложили клеймо, и все тепло, скопившееся внутри, ринулось навстречу, в ответ, в благодарность. Дрожь, зародившаяся в губах, постепенно спускалась все ниже, пока не осела в чреслах. Кожа на плечах Росса была подобна бархату, обтягивающему нагретый мрамор. Когда Шотландец заключил Кейт в объятья, она сполна ощутила его недюжинную силу. Одной рукой он провел по шелку ее туники, задержавшись в районе талии, а потом устремившись к груди.

Кейт издала приглушенный стон — не то возражала, не то соглашалась. Росс прикасался к ней совсем иначе, чем Трилборн. В его руках ее плоть увеличивалась, разрасталась, заполняя ковш ладони целиком. Кейт погладила его по плечу, пробежала пальцами по шелковистым волосам — и явственно, едва ли не до боли ощутила его близость, его телесность.

Его хмельной поцелуй по вкусу напоминал выдержанное вино. Кейт вмиг опьянела; впуская в свой рот его немного шершавый язык, прижимаясь к его твердой как камень груди, слушая биение его сердца, она понимала, что не справится с пожаром, который разгорался у нее внутри. С легким недоумением она также отметила незнакомое прежде давление в бедро — пульсирующее, страстное, совсем не похожее на злобные тычки паха Трилборна.

Силы, которым леди Кэтрин вынуждена была подчиняться, были примитивными, звериными силами. Она и вообразить не могла, какую бурю эмоций вызовет этот тесный контакт. Теряя остатки самоконтроля, она едва не взвыла.

— О, девочка моя! — прошептал Росс, словно задавая вопрос.

Задумавшись над ответом, Кейт не почувствовала слабого сквозняка, прокравшегося в комнату через приоткрытую дверь, и не услышала тихих шагов, когда кто-то, обутый в войлочные тапки, остановился совсем рядом.

— Святые угодники!

Гвинн. Это была Гвинн.

Кейт вскрикнула от неожиданности. Наваждение тотчас развеялось, но она не сразу сообразила, что нужно делать. Вырвавшись из объятий Росса, она попятилась, поправляя вновь сбившуюся вуаль.