Дэвид слишком хороший человек, чтобы умереть так глупо. Хоть в этом она была согласна с Оливером.

Громкий стук копыт вырвал ее из болезненной задумчивости. К ней наконец-то направлялся Дэвид, и отблески солнца вспыхивали на его кольчуге — в окружении друзей он не носил ни шлема, ни доспехов, — и на богато украшенной сбруе могучего коня. Подъехав ближе, он сверкнул ослепительной белозубой улыбкой, осветившей на миг его бронзовое от постоянного пребывания на солнце лицо. Ее сердце встрепенулось и забилось так сильно, что у нее перехватило дух.

— Откуда такая мрачность, леди? Оливер известен своими комплиментами, конечно, но вы ведь не могли так быстро соскучиться по нему.

Астрид возмущенно фыркнула.

— По этому василиску? Никогда!

— Нет? — Он развернул коня и придержал его, чтобы ехать вровень с дамами. — Я был уверен, что в его присутствии поездка покажется вам более приятной.

Дэвид обращался к Астрид, но Маргарите показалось, что смотрит он на нее.

— У него язык хорошо подвешен, — осторожно заметила она.

— Правда? Он много ночей приводил в восторг моих людей, развлекая их песнями не то о Роланде, не то о Ричарде Львиное Сердце.

— Он, случайно, не о вас сложил эти песни?

Дэвид отвел взгляд, но легкий румянец выдал его смущение.

— Ну, может, одну или две, но только в шутку.

— В тех, которые мне довелось услышать, смешного было мало, зато безрассудства — с избытком.

— В них все слишком преувеличено. Надеюсь, вы ни в чем не нуждаетесь? — спросил он, решительно меняя тему разговора. — Кобыла не устала? Может, заменить ее или дать вам возможность немного отдохнуть?

— Мы совершенно не устали. — Маргарита решила, что лучше не затрагивать тему его известности, раз он так смущается.

Он посмотрел на Астрид, затем снова перевел взгляд на Маргариту.

— Оливер не досаждал вам? Я хочу сказать, что он блистает в обществе дам, но может иногда позволить себе лишнее.

— Нисколько, — ответила Маргарита. Этот человек — друг Дэвида. Как бы она ни относилась к Оливеру, это не должно было привести к вражде между друзьями.

— Самодовольный павиан, — проворчала Астрид чуть слышно.

— Если он посмел…

Маргарита не смогла сдержать улыбку.

— Я бы знала, как поступить, уверяю вас.

Дэвид резко кивнул.

— Вам совершенно не стоит опасаться его, несмотря на обольстительные речи. Он, видите ли, ничего такого вовсе не имеет в виду, понимаете?

— Конечно. — Она ни секунды не сомневалась в том, что именно мог бы иметь в виду Оливер, окажись он рядом со служанкой или распутной девкой из таверны, — но ведь ни той ни другой здесь не было.

Однако ее заинтриговало то, что Дэвид пытался заставить ее держаться подальше от оруженосца. В этом не было никакой нужды, но Дэвиду не стоило об этом знать.

Он еще ненадолго задержал на ней свой внимательный взгляд, а затем заговорил о том, когда и где они сделают привал и что у них будет на обед. С этой темы они перескочили на многочисленные перемены, случившиеся в Бресфорде после того, как Дэвид ушел, немного поболтали о здоровье Мадлен — дочурке Рэнда и Изабеллы, усыновленной ими по воле короля, и о других детях сих славных супругов. Поговорили также о замке, в котором теперь обитали Кейт и Росс вместе со своими четырьмя детьми, родившимися за время их брака.

Маргарита отвечала на вопросы, улыбалась и рассказывала о разных событиях, случившихся в ее семье, но ее внимание было рассеянным. Ее взгляд то и дело останавливался на Дэвиде. Юношей он был прекрасен и лицом и телом. За прошедшие годы он вытянулся и прибавил в весе. Его широкие плечи, чьи мышцы эффектно подчеркивала металлическая кольчуга, вызывали в ней нестерпимое желание провести по ним ладонью. От взгляда на его чувственные, но такой мужественной формы губы у нее зарождался жар внизу живота. Густо-синие глаза Дэвида таинственно мерцали, не выдавая его мыслей. Восседая на своем боевом коне — могучая фигура, закованная в броню ума, сдержанности и решимости, — он производил впечатление человека, которого ничто не может глубоко тронуть.

Казалось невозможным, что она когда-то считала, будто знает его, как и то, что он откликнулся на ее призыв из-за одной только давней дружбы.

Но если не по этой причине он примчался к ней, то по какой же тогда? По какой?

Размышляя об этом, она не замечала, как их отряд покрывает милю за милей. И уже поздним вечером, когда небо приобрело фиолетово-синий оттенок, где-то закричали грачи и сгустился мрак, вылезший из глубин векового леса, стоящего стеной по обе стороны дороги, они наконец прибыли в замок, где Генрих VII хотел сделать из Дэвида принца королевской крови.

Дэвид витиевато и с чувством выругался. Он многое мог сделать с легкостью. Он был в состоянии победить большинство мужчин в борьбе на мечах, на турнире выбить противника из седла девять раз из десяти подходов, пустить стрелу дальше, чем любой из его знакомых, и перепить кого угодно, за исключением разве что обладателей самых крепких голов. Он сам решал свои личные проблемы, мог видеть истинные мотивы поступков окружающих. Но чего он никак не мог — это запомнить, что поклоны мужчин следует воспринимать как нечто само собой разумеющееся и отвечать на них простым кивком; что он должен идти во главе любой процессии; что любую беседу тоже должен начинать именно он. Он то и дело забывал есть медленно, чтобы никто не остался голодным, поскольку другие должны перестать набивать брюхо в то самое мгновение, когда он, Дэвид, отодвинет тарелку, и что ходить тоже следует неспешно, потому что иначе предназначенные ему поклоны и реверансы становятся похожи на судорожные движения кое-как сделанных марионеток.

Это было невыносимо.

Тем не менее обучение королевским манерам и протоколу продолжалось днем и ночью. В качестве учителей большей частью выступали один-два придворных, приближенных короля, и происходило все в тайне. Естественно, пока дело не дошло до танцев. Очевидно, считалось, что любой принц в состоянии непринужденно скакать.

Но раз уж он вынужден страдать от такой смехотворной опеки, то пусть его опекуном будет не какой-нибудь стареющий музыкант с веретенообразно изогнутыми ножками и беззубым ртом, каким бы знающим и рассудительным этот учитель ни был. Дэвид потребовал, чтобы танцам его учила леди Маргарита.

— Где вы были? — возмутился он, подбоченившись и глядя, как она идет к нему по длинной галерее — грациозная фигура в бледно-зеленом шелковом платье, украшенном вышитым орнаментом из зеленых виноградных лоз, придававшим ей столь же провокационный, как и призрачный вид лесной нимфы. — С тех пор как мы приехали сюда, я вас почти не вижу, если не считать обедов.

— Поскольку в замке поселилась вся охотничья компания короля, супруга хозяина леди Джоанна считает благоразумным не выходить из своих покоев. Ее дочери и я уделяем ей как можно больше внимания. Замечу, что она грубовата, а рука у нее тяжелая, как у капитана вашего отряда. — В ее карих глазах искрился смех. — Вы не поверите, сколько времени у нас уходит на вышивку гобелена, который леди желает повесить в главном зале. Гобелен должен стать своеобразным отчетом о визите монарха, хотя на головах оленей растут древесные корни, а кролики больше напоминают мышей.

Дэвид не сдержался и улыбнулся. Ее шутки всегда повышали ему настроение, даже когда она поддразнивала его. Более того, один ее вид радовал его сердце. Он не помнил, чтобы раньше ее фигура имела такие соблазнительные изгибы, чтобы она двигалась с таким изяществом и была настолько очаровательна, но она стала именно такой, и это приводило его в восторг. А если его своенравное тело отреагирует чересчур остро, по крайней мере, его камзол не настолько короткий, чтобы это стало очевидным.

— Бедная леди Маргарита! Шитье никогда не было вашим любимым занятием. Я, кажется, припоминаю, как помогал вам распарывать половину сделанных стежков.