И погода внушала тревогу. Небо стало каким-то стран­ным — пока Луис беседовал с евнухом, необычная призрач­ная дымка желтого цвета подернула весь небосклон и солн­це как будто завернулось в вуаль. Свет стал сумеречным, хотя еще не миновал полдень.

Он спешно шагал по бедным улицам. Здесь не горели вы­сокие факелы, купцы не торговали здесь золотом и шелками. Главные улицы Константинополя, прямые и праздничные, были подобны цветам, украшавшим его форумы и площади. А здесь начиналась спутанная масса корней, питавших их: узкие, извилистые переулки, темные даже в самые солнеч­ные дни. На этих задворках правили уличные хищники: бан­ды юнцов с жадными глазами, которые слонялись без дела, вынашивая преступные замыслы, грязные женщины и пья­ные мужчины. На Средней улице продавали кожи. Здесь же искусанные блохами дети шарили в сточных канавах, вы­уживая навоз и дохлых собак, чтобы продать их кожевни­кам, жившим за городской стеной. Люди сытые и набожные крестились и молились, спеша в соборы и церкви. Диковин­ный цвет неба и пришедший холод вселяли в людей страх и неуверенность, они спешили помолиться и исповедать­ся в грехах.

Он пытался успокоиться. «Посмотри на город другими глазами, Луис». Вот прошел человек, явно врач, в хорошем платье оттенка шафрана. Три священника спешно прошмыг­нули в сумраке, дети и взрослые хватали святых отцов за ру­ки, прося благословения и защиты в этот странный день. Нумери — солдаты из постоянного городского гарнизона, названные так, потому что они отводили арестованных в Нумеру, — стояли на углах улиц, вселяя хоть какую-то уверен­ность. Однако они предпочитали таращиться в небеса, а не поддерживать общественный порядок.

В обычный день Луис взбодрился бы от ощущения опас­ности, исходящего из переулков, но сегодня, с золотом на­чальника за пазухой, испуганный предстоящим ему делом, он ощущал собственную уязвимость и подозрительность.

Луис заставил себя перейти на размеренный шаг. Его стра­хи никак не были связаны с цветом неба, ни даже с золотом, которое он нес. Он боялся того задания, какое поручил ему начальник священных покоев, — найти за три месяца закли­нание, защищающее от магии. Возможно ли это? Он и сам не знал. Благочестиво ли это? Нет.

Он возьмет Беатрис и сейчас же уберется из Константи­нополя. Корабли на север и на Аравийский полуостров от­ходят каждый день. В Арабском Халифате изучают науки, возможно, там пригодится такой ученый, как он. Он не пре­даст Бога ни ради начальника священных покоев, ни ради кого-то еще.

Луис миновал кирпичную коробку цистерны Этиоса, вме­стилища питьевой воды для большей части города, которое построили рядом с оливковыми рощами — деревья находи­лись под особой защитой императора, — и свернул в свой квартал.

Теперь он шагал по самым узким улицам квартала у маяка.

Они были на удивление пустынны. Народ разбежался по домам, все ставни были закрыты. Луис поглядел на небо. Желтизна сгущалась и темнела, солнце превратилось в раз­мытое пятно. На головы посыпался то ли дождь, то ли снег. Он задрожал, и не только от холода. Он прекрасно понимал, что небо не должно быть такого цвета.

Луис забежал в дом, где они жили, пронесся по темным ко­ридорам и лестницам. Когда он был уже на самом верху, при­шлось идти на ощупь, потому что совсем стемнело.

— Беатрис, Беа?

Нет ответа. Он нашарил дверь и постучал, зная, что она за­перта изнутри. Тишина. Он толкнул дверь, и она открылась.

В распахнутое окно проникал слабый свет странного дня. В комнате было холодно. Не было ни Беатрис, ни их пожит­ков. Ощущая, как его захлестывает волной страха, Луис ри­нулся во вторую комнату, на женскую половину. Здесь тоже было пусто.

Он вернулся в переднюю комнату. Осталась только кро­вать с матрасом, ночной горшок и маленький столик с пят­ном красного воска. Они не позволяли себе восковых свечей. Он подошел ближе. На воске оттиск печати. Он поднял сто­лик и перенес к окну. На воске была отпечатана звезда и по­лумесяц, и еще несколько слов на латыни, которые он так и не смог прочитать.

Луис схватился рукой за подоконник. Звезда и полумесяц символы города, а также императора и его начальника свя­щенных покоев. Он все же испытал некоторое облегчение. Беатрис не бросила его, ее не схватили воины ее отца. Зато теперь он понимал, что ректор Магнавры говорил чистую правду, уверяя, что отныне он полностью принадлежит на­чальнику священных покоев.

Небо потемнело еще сильнее, над морем сгущались тем­но-серые тучи, солнце золотило их края, и эти черные сгуст­ки, подернутые золотом, походили на чудовищные головеш­ки. Из-за них море стало как будто дегтярным, а залив приобрел неестественный синюшный оттенок.

Луис дрожал от холода и не только. Его сковал страх. Эта мерзопакостная погода — ненормальная. Это вызвано ка­ким-то колдовством! И вместо того, чтобы забрать Беатрис и спасаться бегством, ему придется остаться и выяснить при­чину. Глядя в уже почти черное небо, он верил, что за ним явились демоны.

Луис высунул руку из окна. На ладонь падал грязный снег. Он поднес пальцы ко рту и лизнул. На пальцах остался пе­сок, а на языке — привкус пепла.

Однажды на рынке он видел представление: зев ада раз­верзался, чтобы поглотить падающих в него грешников, из разинутой пасти валил дым, который пускали с помощью какого-то хитроумного механизма. Может, это оно? Может, это врата ада распахнулись, выпуская дым и вонь пожари­ща? Может, судный день наступил?

Ему пришли на ум слова из Откровения Иоанна Богосло­ва: «И взял Ангел кадильницу, и наполнил ее огнем с жерт­венника, и поверг на землю: и произошли голоса и громы, и молнии и землетрясение».

Всего несколько дней назад в небе висела комета. Может, то была кадильница?

Но в следующий миг он позабыл о своих домыслах, вспом­нив о жене.

— Беатрис! — воскликнул он.

Луис слетел вниз по лестнице и побежал обратно во дворец.

Глаза Элифа привыкли к свету факелов, пока его вели в не­дра Нумеры. Его охраняли четыре стражника, двое шли впереди, двое сзади. Они остановились перед открытой дверью в конце коридора. Оттуда выходил горячий воздух, спертый и зловонный, хотя и сдобренный ладаном. А еще он услышал музыку: флейта чуть гнусаво выводила замыс­ловатую мелодию под незнакомый, странный для его слуха ритм. Мужской голос пел нечто весьма похожее на песнь радости.

Его подтолкнули в спину древком копья, и он, споткнув­шись, вошел в светлое помещение, большую комнату со сводчатыми потолками, в которой горели камышовые фа­келы. Повсюду были люди — женщины, дети, мужчины в богатых одеждах. Слева от Элифа на изящном стуле сидел купец в желто-зеленых шелках, он ел виноград, держа це­лую гроздь, а женщина стояла на коленях рядом с ним, под­нося кубок с вином. Все это походило бы на сцену из по­вседневной жизни любого богатого дома, если бы не одна деталь — на ногах у купца были кандалы, а руки сковыва­ла железная цепь.

Человек с флейтой сидел в углу, скрестив ноги, а сидевшие вокруг него хлопали в ладоши, отбивая неровный ритм. Не­которые, кажется, даже умудрялись здесь торговать, у двоих были пергаменты и стилосы. Здесь было совсем не так, как представлялось Элифу. Это место походило на рыночную площадь.

Стражник с копьем снова толкнул его в спину и сказал что-то по-гречески. Слов Элиф не понял, однако смысл был вполне очевиден. «Тебя ведут не сюда. Двигай дальше».

Они прошли через комнату с высокими сводами к очеред­ной двери, где стоял стражник, кивая в такт музыке. Тюрем­щик с копьем снял с веревки на поясе маленький черный диск и протянул стражнику у двери. Тот повесил его на та­кую же веревку у себя на поясе. После чего отпер дверь, и они двинулись дальше.

Протянулся длинный ряд колонн, между ними и стеной справа от Элифа оставался узкий проход. В неровном свете камышовых факелов колонны напомнили Элифу осенний лес. Вот только запах был далек от запаха лесной свежести. Здесь откровенно воняло, разило человеком.