— Господин...

— Да?

— У меня семья.

— Так постарайся сохранить ее, — посоветовал Луис.

Привратник несколько мгновений сидел, рассматривая свои

башмаки.

— А ты не хотел бы допросить кого-нибудь из узников Ну­меры? — спросил он.

— С чего бы?

— С политической точки зрения, было бы разумно начать с известных преступников и врагов государства.

— Тебе что-то известно, остиарий?

— Нет, — поспешно ответил он. — Ничего. Я просто по­думал, что список заключенных в Нумере был бы неплох для начала. Там уж наверняка сидят чародеи. Начальник священ­ных покоев всего несколько дней назад препроводил туда од­ного из них, одного араба, захваченного при Абидосе прямо в палатке императора, как я слышал.

— Какого еще араба?

— Я не знаю. Я просто слышал, как об этом поговаривали за бокалом вина.

— Кто поговаривал?

— Э... — Жирный привратник вдруг испугался называть имена. Луис сидел молча, предоставив остиарию заполнять паузу собственными страхами. — Стражник Мелетиос дол­жен знать.

Луис нисколько не удивился, что чародей попал в тюрьму, чародеи и еретики рано или поздно обязательно оказывают­ся под замком. Однако же остиарий счел нужным упомянуть об этом. До сих пор никто не заговаривал ни о каком чародее. Что само по себе было странно. Идиот Луис. Жизнь двора складывается из отдельных группок, загадок и тайных тече­ний, о которых он ничего не знает. Не исключено, что о суще­ствовании чародея известно далеко не всем. Может, не всем полагается знать, что дикарь, напавший на императора, был магом. Луису очень хотелось расспросить привратника попод­робнее. Но он понимал, что сейчас, выражаясь фигурально, пишет на тонком пергаменте. И очень просто прорвать его пе­ром и совершенно испортить всю работу. Лучше попридер­жать коней. Кроме того, до него доходило столько слухов, что их хватило бы выстроить мост до самой Нейстрии.

— Благодарю тебя за совет.

Привратник поклонился, и Луис опустил свое опахало, по­давая знак, что тот свободен. Когда он ушел, Луис написал за­писку Мелетиосу, сообщая, что он был назван свидетелем по делу о чародействе, поэтому через неделю обязан явиться для разговора. После чего Луис откинулся на спинку кресла и уста­вился в потолок. Беатрис, которая скрывалась за ширмой в дальней комнате, вышла к нему. Живот у нее заметно раз­росся, теперь ее положение было очевидно каждому.

— Ты прекрасно провел беседу.

— На самом деле нечестно так пугать людей.

— Для любого придворного жить в постоянной тревоге нормально. Ты просто говоришь с ними на том языке, кото­рый они понимают и уважают. Это принесет плоды гораздо быстрее, чем если бы ты прочитал все книги на свете.

Луис взял ее за руку.

— Я понимаю. Но мне все равно неловко.

— Да, однако же ты вынужден так поступать. Иначе нам не выжить. Мы добьемся для себя такого положения, что сможем благоденствовать здесь или хотя бы жить спокойно. Когда препозит ждет твоего отчета?

— Через два месяца. А когда появится ребенок?

— Доктор говорит, через месяц.

— Отлично, — сказал он.

— Почему?

— Потому что я все равно не разрешу этой загадки, и, ес­ли Господь пошлет нам мальчика, мы сможем вернуться к твоему отцу раньше, чем я встречусь с начальником.

— Ты разрешишь эту загадку, Луис. Я верю в тебя.

Он понизил голос и привлек ее к себе.

— А что, если решение приведет меня на самый верх?

Она поняла, что он имеет в виду — виновным может ока­заться начальник священных покоев. Стилиана сама намека­ла на это.

— Тогда тебе останется только знать это. Если наши дру­зья на поверку окажутся врагами, тогда, возможно, кто-то из врагов окажется другом. Об этом она упоминала.

— Это опасная игра.

— Куда опаснее ошибаться по незнанию. Неужели из до­просов ничего не прояснилось?

— Все слишком умны и слишком испуганы, чтобы на­звать имя, если, конечно, он действительно стоит за этим. Я же слишком умен и слишком испуган, чтобы спрашивать напрямую.

— Однако очень важно собрать все сведения, какие толь­ко возможно. Может, у тебя найдется предлог, чтобы рас­спросить людей о прошлом начальника священных покоев? И Стилианы тоже?

— Думаешь, она может быть замешана?

— Конечно, нет. Однако же полководец изучает местность, прежде чем двинуть свои войска. И тебе надо сделать то же самое.

Она шептала ему на ухо едва слышно.

Допрашивать придворных ему до смерти надоело, это уж точно. Конечно, допросы помогали ему запугивать их. Но он хотел больше знать о своем начальнике, который так или иначе и сам был напрямую связан с магией — пусть даже из­учал ее только для того, чтобы искоренить. И почему это на­чальник священных покоев не сказал ему, что посадил под замок колдуна?

Беатрис права. Наверное, подумал он, стоит совершить вылазку за городские стены. Исайе понравится, если он со­средоточит свое внимание на варягах, ну а сам он тем време­нем покопается в прошлом препозита.

— Завтра с утра и займусь, — сказал он.

«Я умер, — подумал Аземар. — Умер и попал в ад». Ему бы­ла невыносима жара Нумеры, ее темнота и запахи. Оковы ужасно мешали и растирали до крови лодыжки.

Аземара бросили на один из самых нижних уровней, не давали пищи. Он не сомневался, что его оставили в этой чер­ной дыре умирать.

Вонь была несносная, пол жесткий и неровный, удобно устроиться на нем было невозможно, а стоны больных и уми­рающих действительно казались ему воплями проклятых душ, терпящих адские муки.

Труднее всего было сносить зловоние и еще ненависть дру­гих заключенных. Время от времени, примерно раз в день, стражники приходили, чтобы дать ему воды — но не пи­щи, — и тогда те люди вокруг него, кто еще не утратил остат­ки разума, принимались вопить и умолять о глотке воды, проклиная его за везение.

Он старался сберечь хоть что-нибудь для своих товари­щей по несчастью, пил как можно больше, делая напоследок огромный глоток. Рядом с ним лежал какой-то человек, и Аземар отыскивал в темноте его рот и вливал в него воду. И эта малая толика давала тому силы, чтобы плакать. Азе­мар сидел с ним, обнимая, стараясь утешить там, где утеше­ние невозможно.

Между узниками сновали крысы, терзая их во время сна. Ощутив движение по ногам, он приноровился наносить рез­кий и быстрый удар раньше, чем крыса успевала его укусить.

И не только крысы искали в темноте пищу. Голод и жаж­да творили с людьми страшное. Темнота Нумеры порожда­ла темноту душ, люди набрасывались на мертвецов и грыз­ли их. Когда приходили стражники с водой и факелами, Аземар видел жуткие картины, как будто сцены, запечатлен­ные на стенах церкви, ожили, чтобы наводить страх на лю­дей. Да, здесь был ад, и люди становились в нем демонами.

Когда та женщина сказала: «Пусть он погниет немного», Аземар подумал, что проведет среди этого ужаса день, неде­лю. Сколько же дней он уже здесь? Он потерял ощущение времени. Только вода, которую приносили снова и снова, и смерть человека у него на руках означали, что он движет­ся от одного мгновения к другому.

Голод сделался невыносимым, и у Аземара начались галлю­цинации. Он был в яме с волками, они сидели и смотрели на него немигающими глазами, желтыми, голубыми, иногда пугающе красными. Один волк, кажется, интересовался им боль­ше остальных. Сначала Аземар принял его за языческого идо­ла — нечто подобное темные крестьяне ставят на полях по осени, чтобы отпугивать злых духов: творение из палок и со­ломы с репами вместо глаз и с зубами из сосновых шишек. Эта морда смотрела на него очень долго, потом начала превра­щаться в маску, в которых бродячие артисты разыгрывают свои представления: куски меха, соединенные прутьями.

— Чего тебе от меня надо?

Маска ничего не ответила, лишь продолжала наблюдать за ним, выступая из жидкой темноты, как утопленник выпира­ет из черной воды.

— Чего тебе надо?