Пребывание его в Иерусалиме сопряжено было с великой опасностью: три года отсутствия не могли привести к забвению его измены (так, без сомнения, называли иудеи обращение Павла ко Христу) пред Великим синедрионом — причина, весьма достаточная для того, чтобы удержаться от проповедования Евангелия в Иерусалиме. Но Павел не знал страха в деле проповеди и бестрепетно возвещал вслух для всех и каждого, что распятый Назарянин, Которого он прежде гнал, есть истинный Мессия, Сын Божий! Иудеи иерусалимские в этом отношении были ничем не лучше дамасских: составился заговор на жизнь проповедника. Все верующие увидели опасность, один Павел не хотел замечать ее. Напрасно братия советовали и просили его удалиться — душа его занята была одной мыслью, что Иерусалим, бывший свидетелем его гонения на христиан, должен стать свидетелем и его ревности ко христианской религии (см.: Деян. 22, 17). Он готов был уже перед лицом синедриона омыть своей кровью позор соучастия в убийстве Стефана, но Промысл, который предопределил его к большим подвигам, не принял этой жертвы.

По обыкновению, Павел взошел во храм для молитвы. Кажется, наряду с прочим, молился он и о том, чтобы Промысл вразумил его, должен ли он остаться в Иерусалиме или, следуя совету братий, удалиться из него. Посреди молитвы пришел он в восторг: ему явился Иисус Христос и повелел оставить Иерусалим, потому что иудеи не примут его свидетельства о Нем. В избытке святой ревности Павел представлял, что иерусалимляне, соблазненные его прежней жестокостью к христианам, ни от кого с такой убедительностью не смогут услышать проповедь Евангелия, как от него, и что пример его может возвратить на путь правый тех, кто, подобно ему прежнему, имеет ревность без рассуждения. Но Господь объявил ему, что он предназначен быть Апостолом язычников, а не иудеев (см.: Деян. 22, 17–21). Павел повиновался и был препровожден верующими сначала в Кесарию, а потом в Тарс — место его рождения (см.: Деян. 9, 30). Было это в начале 44 года по Рождестве Христовом.

Между тем христиане, рассеявшиеся от гонения, бывшего после Стефана, пронесли слово Евангелия до Финикии, Кипра и Антиохии (см.: Деян. 11, 19). В последней проповедь евангельская возобладала над столь многими душами, что иерусалимские христиане, услышав о том, почли за нужное отправить туда Варнаву для укрепления новоначальных в вере. Господь благословил труды этого добродетельного мужа, но жатва была так богата, что требовала не одного, а многих делателей. Зная отличные дарования и ревность ко Господу Павла, а также провидя его предназначение быть учителем язычников, из которых большей частью состояла Церковь Антиохийская, Варнава отправился за ним в Киликию и, найдя его в Тарсе, привел с собой в Антиохию (см.: Деян. 11, 25).

Здесь Павел вместе с Варнавой целый год трудился над образованием Церкви. Успех был столь велик, что Церковь Антиохийская впоследствии сделалась, как известно, Матерью восточных Церквей. Святой Лука по этому поводу замечает, что ученики в Антиохии первыми стали называться христианами[17] (ср.: Деян. 11, 26). Поскольку же это произошло, как полагают, от частого употребления Христова имени, то можно догадаться, что оно было непрестанно запечатлено не только в сердце, но и на языке Павловых учеников. Так верно и постоянно исполнял он свое намерение не казаться знающим что-либо, кроме Иисуса Христа, и того — Распятого! Предсказание Пророка Агава о скором голоде, который должен был наступить особенно среди иерусалимских христиан, потерпевших от иудеев разграбление имуществ, расположило антиохийцев послать им братское пособие. По этому случаю Павел снова отправился в Иерусалим для доставки собранной милостыни. Если происшествия, описанные в 12 главе Деяний (убиение апостола Иакова Иродом, заключение и чудесное освобождение Петра, внезапная смерть Ирода, убийцы Иакова), случились, как следует думать, во время пребывания Павла в Иерусалиме, то оно продолжалось около года, и подробности его нам неизвестны.

По возвращении из Иерусалима Павел недолго оставался в Антиохии. Уже наступило время, когда ему надлежало явить себя на великом поприще учителя язычников. Он и прежде благовествовал им Евангелие, но его голос сливался с голосами других проповедников; он назидал на основании, уже положенном другими его предшественниками, между тем как ревность к распространению истины побудила его проповедовать там, где еще не было известно имя Христово.

К столь великому подвигу Павел приуготовлен был новым, чрезвычайным откровением, о котором упоминается им во Втором послании к Коринфянам и которое, по наиболее вероятному хронологическому [18] соображению должно быть отнесено к этому времени. Сущность и образ этого откровения описаны самим Павлом в следующих словах: Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет (в теле ли — не знаю, вне ли тела — не знаю: Бог знает) восхищен был до третьего неба. И знаю о таком человеке (только не знаю — в теле, или вне тела: Бог знает), что он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать (2 Кор. 12, 2–4), которых человек пересказать не может. Хотя Апостол говорит здесь о себе в третьем лице, не приходится сомневаться, что он изображает тут самого себя. К такому заключению приводит уже краткое вступление, которым начинается повествование об откровении: Не полезно хвалиться мне, ибо я приду к видениям и откровениям Господним (Там же, ст. 1). Того же вывода требуют и следующие за этим повествованием слова: И чтобы я не превозносился чрезвычайностью откровений, дано мне жало в плоть, ангел сатаны, удручать меня, чтобы я не превозносился (Там же, ст. 7), которые будут излишними, по крайней мере, совершенно неожиданными, если предшествующее повествование не подразумевает самого Апостола. Самая цель, ради которой упоминается об откровении, не позволяет относить эти его слова к кому-нибудь другому, кроме Павла, ибо он хотел доказать этим истину своего апостольского достоинства сомневавшимся в том лжеучителям. В этом отношении рассказ о чужом опыте ничего не сообщал бы нового в пользу Павла. Относительно же самого откровения представляют интерес следующие вопросы: что за состояние, в котором находился Павел? Куда он был восхищен и что слышал? Для чего дано такое откровение, которого человеку невозможно пересказать?

Состояние Павла в продолжение явленного ему откровения было таково, что он сам себе не мог дать в нем отчета. "В теле ли, — говорит он, — находился я тогда, было ли со мною тело, или вне тела, одна душа оставалась? Не знаю: Бог один знает". И прочие святые мужи, когда получали откровения, разрешались, более или менее, от уз телесной природы, возносясь в область своего духа, но для Павла в продолжение откровения эти узы будто вовсе не существовали. Он весь был в духе, а дух весь в Боге. Для всемогущества Божия, конечно, ничего не значило на время совершенно восхитить душу Павлову из тела, но трудно усмотреть необходимость в таковом беспримерном для самых благочестивых людей отлучении в живом человеке души от тела, как об этом пишет святитель Иоанн Златоуст в толковании на Второе послание апостола Павла к Коринфянам.

Мир духовный, куда был восхищен Павел, как не подлежащий пространству, существует везде и нигде, а потому требуется только, чтобы в духе человека раскрылась способность к сообщению с ним, и он, оставаясь в теле, без всякой перемены места, может быть на небе — в обществе Ангелов и блаженных душ. Раскрытие таковой способности по необходимости сопряжено с ослаблением обыкновенного союза души с телом, с некоторым бездействием низшей, чувственной природы, ибо тело тленное, как замечает премудрый Соломон, отягощает душу, и земное жилище обременяет ум (Прем. 9, 15–17) и не попускает ему возноситься в свойственную ему область духа.