— Как ты, — не раздумывая, ответил Генка.

— Кхе… Это почему? — Василий смущенно отвернулся, еще раз кашлянул. — Безногий, видишь, и работать не умею.

— Такого, как ты, ей надо, — сказал Генка. — Першина сама все умеет.

В то время как Генка осторожно постучал в щербатую дверь своей комнаты, Илья Коровин тоже подходил к дому. В автобусе было тесно и душно, а на улице так приятно обвевало ветерком, что он не очень торопился. Поглазел на витрину часового магазина, подумав, что из первых получек надо будет выкроить на хорошие часы, обязательно с широким металлическим браслетом. На той стороне улицы, чуть наискосок, — фотоателье, где несколько месяцев работы ничего не оставили ни уму, ни сердцу.

Конечно, работу на стройке не сравнишь: есть возможность и устать, и порадоваться, и позлиться. Работать там будет интересно. Правда, было чувство вины за Галю, хотя и неясное: зачем уговорил устроиться на строительство? Не по ней эта работа. Развеселилась, когда ехали в автобусе, а мысли все равно были далеко-далеко, а тут еще этот Кобяков со своими шуточками и приставаниями. Видный, красивый парень, а нутро неприятное, злое и, когда смеется, желтая кожа у глаз. За один день Илья сумел возненавидеть его. Не часто такое бывает.

Мать уже пришла с работы и гремела на кухне посудой. Она работала, пожалуй, в самой разумной организации, которая пышно именовалась «Горзеленстроем». Каждое утро около ста женщин, пожилых и добрых, приходили на улицы и в скверы города и высаживали цветы. А когда цветы распускались, ими любовались все желающие граждане и гражданки и даже у самых злых рождались после этого хорошие мысли. Очень разумная организация! Екатерина Дмитриевна работала в «Горзеленстрое» уже несколько лет, с тех самых пор, когда врач посоветовал ей уволиться с текстильной фабрики.

Увидев сына, она улыбнулась мягко, как только умеет одна мать.

— Я ждала позднее. Раздевайся, сейчас подогрею обед.

— Пять километров — не так уж далеко, — сказал Илья. — Автобус идет двадцать минут.

Заметив на столе хлеб, он отщипнул изрядный кусок и с аппетитом стал есть.

— Здорово проголодался, хотя и обедал, — пояснил он. — Если так пойдет дальше, начну толстеть.

— В нашем роду будто толстяков и не было, — откликнулась на его шутку мать. — Как тебе работа?

— Не знаю, что и сказать. Не разобрался еще. Понимаешь, думал, уже завод, а там кустарник, земля изрытая. А народ такой — хоть ложись, хоть падай.

Екатерина Дмитриевна промолчала, и ему пришлось продолжать.

— Новичков встречают очень уж по-хорошему. Сначала Генка, парнишка такой, лет шестнадцати. Волынит, волынит, аж тоска берет. А потом мне же из-за него и попало. Знаешь, ни разу не видел бригадира-женщину. Вот она и принялась ругать, просто так, для веселья. Говорит, что я бездельник, а попал в передовую бригаду. Похож на бездельника?

Екатерина Дмитриевна спрятала улыбку.

— Другой раз забываешь сделать, что тебя просят. Это с тобой бывает.

Илья уловил в голосе матери оттенок легкой насмешки, но это его не обидело.

— После обеда мы сделали все, что было задано. Генку словно подменили. И все же какой-то осадок от разговора с бригадиром остался. Не понял я ее. Залетела ласточка в окно, когда обедали, Першина шепчет: «Закрутилась ты, как я, горемычная». А через минуту опять смеется. Молодая еще…

— Как ее зовут-то?

— А вот не знаю. Все: Першина да Першина. Мне и в голову не пришло спросить… Завтра мы будем вырубать кусты, несколько бригад сразу. Сегодня бульдозер на корчевку поставили, а он в землю зарылся. Там же болотистое место. Генка говорит, что они ходили туда за брусникой. А дальше сосновый лес стоял. Кусты вырубать обязательно надо: нужна площадка для строительства ТЭЦ. Ух, и завод будет — на десять километров длиной…

Ему хотелось не думать о работе, но, к удивлению своему, он почувствовал, что это невозможно.

— Когда рыли ямы, подошел один тип. С умными глазами, красивый, и в берете, как француз. Вдруг ни с того ни с сего рассказал про своего знакомого, который, когда наденет праздничный пиджак, думает обо всем празднично, а снимет — и до следующего воскресенья говорит уже то, что не празднично. Наверно, такие люди есть. Но он намекал на меня.

Не переставая разливать суп в тарелки, Екатерина Дмитриевна посмотрела сыну в глаза, и ей подумалось, что за один день в нем что-то изменилось.

— Какие-нибудь были на то причины, — заключила она.

— То-то и оно, что никаких. Я говорил, что думал, а он решил — красуюсь.

— Зачем тогда обращать внимание? Сказал — забылось.

— Я тоже подумал, — согласился Илья. — Да не всегда так удается.

— Не обращай внимания, — повторила Екатерина Дмитриевна. — И не расстраивайся. К работе привыкнешь, и люди покажутся другими.

— Я в этом уверен. А Першина говорит, что ничего не умею делать. И Генку выгораживала, а он нарочно не работал.

— Человеку хочется когда-то отдохнуть, — рассмеялась она на то, что у него никак не выходит из головы разговор с бригадиром.

А Илья продолжал рассказывать о том, что запомнилось накрепко. Как Серега просил спецовку, заискивал перед Гогой, как плакала Галя.

— Все вы еще дети, — вздохнула мать.

Илья ел торопливо, а когда вылез из-за стола, подошел к окну, которое выходило на тесный двор. Там происходило самое обычное: носилась ватага мальчишек, радуясь неведомо чему, гуляли матери с детьми, а на скамеечке собрались древние старушки — мирно о чем-то беседовали.

Илья представил, как пройдет двором, старухи скажут: «Рабочим стал, не вытянул в институт-то».

— Давай-ка я тебе разберу постель, — сказала Екатерина Дмитриевна. — Поспи, а вечером сходи в кино или на танцы. И все придет в норму.

— Какие там танцы, — отмахнулся Илья — У меня ноги не двигаются.

— И все же надо погулять, — настойчиво сказала она. — Сходи к дяде. Старики будут очень рады.

— Схожу, только не сегодня.

Илья принялся разбираться на этажерке. Вместе с книгами здесь еще были учебники и тетради. Учебники были как новенькие. Он полистал их, потом связал бечевкой и засунул в самый низ. А тетради, не проглядывая, собрал в охапку и понес на кухню.

Сидя на полу и разрывая их на мелкие кусочки, говорил, словно оправдывался:

— Поступать буду в институт — все равно устареют. В фотоателье работал, так хранил, а сейчас зачем они нужны…

Слушая его, мать догадалась, что новая работа — это уже не пустое увлечение, тут серьезно. Что бы ни было, но она уже и тем довольна, что не вспоминает больше о Сибири.

— Хочется, чтобы все кругом делали друг другу только хорошее, понимали друг друга, — неожиданно сказал он в ответ на какие-то свои мысли.

— В конце концов так и есть, — заметила Екатерина Дмитриевна с улыбкой. — Только люди-то выражают свою любовь и уважение каждый по-своему.

Илья прикрыл глаза, и в памяти снова поплыл весь прошедший день: вспомнил и Кобякова, и кладовщика Гогу, и Першину, и даже Генку.

— Хорошенькое дельце, если они так выражают свою любовь.

Стройка делится на три участка

— Поселок — первый участок.

В новом поселке стоят еще не застекленные добротные дома. Глядишь — и зависть берет: почему не тебе придется жить в них, а рабочим будущего завода.

На ровной и просторной площадке около пруда достраивается школа. Наискосок белеет здание поликлиники.

Второй участок — километрах в двух, за новым хлебозаводом.

День и ночь на втором участке кипит работа, потому что здесь заготавливают материалы всему строительству. Работают цехи железобетонных конструкций, лесопилка, арматурные мастерские и большой бетонный завод.

Дальше, в обширной низине, заросшей кустарником, роют котлованы под нефть, делают насыпи дорог и готовятся к закладке фундамента ТЭЦ. Отовсюду поднимаются каменные остовы различных сооружений будущего завода.