Левая щека Карла терлась о доски гробов, как о наждачную бумагу. (Один раз его ухо зацепилось за край гроба, и он даже взвыл от боли. А другим ухом он все еще чувствовал дыхание женщины.) Интересно, где гробы его отца и матери?.. Наконец они одолели узкий проход и попали на постоялый двор.
Это был настоящий зал, намного больше, чем Карлу помнилось. Светлый, с длинными столами, за которыми сидели гости. Высоко над головами были развешаны гирлянды. Тоже или черные, или белые. Мужчины сняли куртки и остались в рубашках — кое-кто подвернул рукава, — а женщины сняли чепцы и сделали посвободнее корсеты. Многие вынули шпильки из пучков и теперь сидели с распущенными по спине волосами. И хотя Карл все еще оставался единственным в пестрой одежде, остальные так развеселились, что их лица тоже стали яркими. Носы красные, щеки — бордовые, разгоряченные. Какая-то женщина в странных очках — казалось, она сама смастерила их из куска проволоки и оконного стекла — схватила Карла за руку и потянула к столу, стоявшему по всей длине задней стены, на которой разместились знамена пожарной команды, кубки, грамоты животноводческих выставок. За столом тоже все места были заняты. Кроме двух — для женщины в очках и Карла. Это было почетное место, в середине, поэтому Карл мог видеть весь зал, и его могли видеть все; так он и сидел, с венком из вероники на голове. Цветы тонко благоухали, еще никогда Карл не вдыхал подобного аромата. Но куда деть книгу? Никто не помогал ему, казалось, всем было любопытно, как он выкрутится; в конце концов он сел на нее. Карл возвышался над всеми, словно король или егерь на охотничьей вышке. Все захлопали, радуясь тому, что он нашел-таки правильное решение. Женщина в очках — она, как и все за этим столом, едва ли была старше его — села рядом с ним.
— Я — твоя почетная дама, — сказала она. — Меня зовут Хильда. А это Эльза.
Эльза, сидевшая по другую сторону, пухленькая, с уже заметной грудью, улыбнулась ему.
Женщина с веснушками расположилась сбоку, довольно далеко от него. Но все-таки за тем же столом. Из кухни вышли тетки и кузины, одну он даже знал по имени, ее звали Зельда, и разнесли по столам дымящиеся миски со свининой, бобами и картофелем. Родственники хозяина, они тоже приходились Карлу дядями или кузенами, налили в бокалы вино; оно и впрямь было того же цвета, что его шляпа. Карл так быстро проглотил еду, что Зельда не успела даже отойти и снова наполнила его тарелку.
— Ох уж эти городские парни, — сказала она, — им всегда нужно две порции.
Карл благодарно взглянул на нее. А еще его мучила жажда, поэтому он залпом осушил бокал. Вино он пил впервые в жизни, и оно ему понравилось. Карл протянул бокал одному из дядей, который, вполне вероятно, мог оказаться и его двоюродным братом. Тот налил еще, и Карл опять быстро выпил. Конечно, ему налили снова. Хильда и Эльза чокнулись с ним. Потом ему пришлось слезть с книги, чтобы чокнуться со всеми. К нему тянулось сотни две бокалов, и такое же количество глоток что есть мочи вопило «твое здоровье!», крик этот напоминал рев новорожденного дракона. Он прокричал что-то в ответ, выпил свой бокал и забрался обратно на трон. Вскоре его тоже охватило безудержное веселье, потому что все разговаривали одновременно и очень громко. Они ведь хотели, чтобы их поняли, и совсем не стремились понять, что говорят другие. Голос Карла, теперь уже бас, слившись с гомоном гостей, рассказывал Эльзе, которая поверх его головы разговаривала с Хильдой, что он играет в футбол намного лучше своего брата и что от вокзала до озера ходит запряженный лошадьми трамвай. Мужчины выкрикивали друг другу названия немецких крейсеров — «Князь Бисмарк», «Шарнхорст», «Виктория Луиза», а женщины смеялись над платьями из Парижа, в которых видна почти вся грудь, и уверяли друг друга, что никогда не наденут ничего подобного, хотя, наверно, один разок и можно…
А потом столы сдвинули в сторону. На высокий подиум в углу зала взгромоздился оркестр — аккордеон, контрабас и что-то вроде мандолины. Свободное место тотчас заполнили танцующие. Карл тоже ринулся танцевать с Хильдой. Он скакал и кружился, и Хильда, словно жеребенок, скакала вместе с ним. Но вскоре появилась Эльза и сменила Хильду, та засмеялась и вернулась к столу, хотя за ним уже не было ни одной женщины. Они стояли вокруг танцплощадки и смотрели на Карла. Оказалось, что все хотят танцевать с ним, правда все — даже пожилые и совсем старые, так что Карл танцевал с беззубыми партнершами, которых ему приходилось поддерживать, чтобы они не упали. И даже со столетней старухой — для нее и махонькие шажки казались огромными прыжками. Она просто сияла от счастья, да и Карл был очень доволен. И вот он уже танцует со своей матерью.
— Сегодня ты приносишь счастье всем женщинам, — сказала она, пока они кружились по залу. — Понятно, что все хотят танцевать с тобой. И я тоже.
Она поцеловала его — Карл не успел увернуться. А мать уже передала сына какой-то великанше с всклокоченными волосами, которая так пылко прижала его к себе, что он чуть не задохнулся. Наконец — Карл еле дышал — ее сменила сухая, словно дерево, женщина, с испуганными глазами; однако в объятиях Карла она расслабилась и стала такой умиротворенной, что вообще не хотела его никому уступать. Она даже заплакала от счастья или от горя, а глаза ее сделались бархатными, когда какая-то коренастая женщина все же перехватила у нее Карла. А танец все продолжался, словно бешеная гонка. Круг ожидавших женщин становился все меньше: каждая протанцевавшая с ним возвращалась на свое место за столом. Под конец праздника танцевали только молодые женщины. Хрупкая. Крупная. Хохотушка. Тихоня. Косоглазая. Неловкая, она все вскрикивала от радости. Все, ну почти все. Потому что женщина с веснушками не пригласила его. Она тихо сидела в одиночестве за столом, не сводя с него глаз, и все-таки не подошла. И он тоже не осмелился пригласить ее, но зато протанцевал второй раз с Эльзой и третий раз с Хильдой. Так что она осталась единственной, пропустившей танец с Карлом, который приносил счастье. Когда после английского вальса музыканты начали собирать инструменты, она приподнялась, вся пунцово-красная, словно хотела попросить сыграть еще один, последний танец, но снова села. Да и Карл уже сидел и болтал с парнями. Они говорили про Панамский канал, точно присутствовали на его открытии, и про битву при Марне. Карл рассказывал о летчике Ёлерихе, конечно немце, который установил новый рекорд высоты — больше восьми тысяч метров. Он говорил только для женщины с веснушками, и действительно она издалека очень внимательно слушала его. В конце концов голова его совсем пошла кругом от восторга. Карл больше не понимал, он ли это говорит или все-таки кто-то другой. Все говорили одновременно и сами по себе… В какой-то момент он поднял глаза, может быть, потому, что шум голосов стал тише. Зал опустел. Дядя и два двоюродных брата убирали тарелки, бокалы и графины. Они отбрасывали громадные тени — еще горело несколько ламп, — и на стенах большие лапы комкали бумажные скатерти. Звук был, как от пушечных выстрелов. Зал выглядел разоренным: опрокинутые бутылки, осколки стекла, оборванные гирлянды. Карл смутно видел, словно через матовое стекло, как одна из кузин пыталась заползти под стол. Но тут дошла очередь до его стола, и он попытался встать. Ноги плохо держали Карла. Бокалы прочь, графины долой, бумажная скатерть полетела в ивовую корзину, но ему все-таки удалось спасти один цветок, который пахнул еще сильнее, чем прежде. Он несколько раз понюхал цветок, а потом засунул его в карман брюк. За столом никого не осталось. Лишь молодой человек, с которым несколько часов тому назад они обсуждали достоинства и недостатки «форда Т», откинувшись на спинку стула, храпел, разинув рот. Хозяин опрокинул юношу на пол, но тот даже не проснулся. Только когда Карл потряс его, он открыл глаза, захлопнул рот и встал на ноги. А потом отвел Карла, причем оба держались друг за друга, в пристройку к постоялому двору. Может быть, в амбар, во всяком случае, в какое-то большое помещение. Там было темно, хоть глаза выколи, и пахло сеном. Они еще немного подурачились, пока из темноты сразу несколько голосов не осыпали их бранью. Очень может быть, что в них даже полетел ботинок; Карл почувствовал легкий ветерок и услышал у себя за спиной глухой стук. Он упал в сено. Справа и слева храпели спящие мужчины. Были ли в амбаре и женщины, Карл не знал; он еще никогда не слышал, как дышит во сне женщина, но не мог себе представить, чтобы она издавала такие громкие, такие грубые звуки.