Караван барж двигался все дальше по Свири, и вскоре старшина Клим Авксентьевич стал открывать мне свою душу:

«Когда я отбывал воинскую повинность, то служил матросом. Мой срок кончался уже, и в это время приехавший на корабль чужой капитан сказал нам: «Вскорости отправляется в кругосветное плавание учебный парусный корабль. Нам нужны сверхсрочные опытные моряки. Кто хочет попасть на этот корабль — три шага вперед!»

Тут я подумал: «Что такое наша жизнь? Это большое «колесо с крючком». Вышиной колесо до неба и поворачивается вокруг своей оси. Бывает, что крючок подойдет к тебе совсем близко, и если за него ухватиться, то колесо подымет так высоко, что оттуда, сверху, откроется вид на весь мир. Хватайся, Клим, за этот крючок, и ты увидишь то, чего в другой раз увидеть не придется!» Я шагнул три шага вперед и сказал, что хочу продолжать морскую службу. Так я попал на бриг «Ретвизан» и проплыл на нем вокруг Света. А потом сдурил — бросил корабль и сную теперь взад-вперед по каналу между Питером и Вологдой.

На этих пяти баржах погружены ситцы и другие товары на большие деньги. Их хозяева мне доверяют, знают, что я все довезу в целости. Не раз я думал: встречу человека с виду тихого, а может быть, с ним ко мне опять подойдет крючок на колесе, и снова я увижу далекие страны. Я тебе помог, а ты мне помоги. Устрой меня, если можешь, опять на такое дело, чтобы вокруг Света плавать!».

Буксир увел баржи на Онежское озеро. Ночью были слышны странные звуки, словно пели далекие, звонкие серебряные трубы. Они перекликались всю ночь. Утром старшина объяснил, что это кричали дикие перелетные лебеди.

«Дикая птица! — говорил Клим Авксентьевич, — а без всякого крючка, без чужой помощи, летит в Египет!..»

Несколько лет назад я скитался в народе по России, бродил по ее деревням, монастырям, дорогам и рекам. Летом 1901 года, в начале июля, я был в Киеве и вдоль Днепра направился на Юг. Стояла сильная жара; идти берегом было тяжело, и я с завистью смотрел на вереницы плотов, плывших по темно-синей реке.

Когда один плот был недалеко от берега, на крутом повороте, я окликнул рабочих-плотовщиков и попросил их взять к себе, довезти до Екатеринослава[27]. Молодой парень немедленно отвязал плоскодонку и, ловко правя веслом, подплыл к берегу, усадил меня на дно зыбкой лодки и быстро догнал грузный плот, медленно плывший по течению.

На плоту были две соломенные будки, в аршин вышиной и два аршина длиной, и два ящика с глиной, на которых дымили костры. Возле одного ящика сидел угрюмого вида мужик и кипятил жестяной чайник, подвешенный на развилок жерди над костром. Он предложил мне сложить свою сумку и расположиться в одной из будок. В ней на подостланной соломе можно было удобно лежать растянувшись, глядя на двигающиеся мимо красивые берега.

После знойной, пыльной, утомительной дороги, особенно приятной казалась невозмутимая тишина плывущего плота. Громадные круглые бревна, связанные лозой и веревками, наполовину окунувшиеся в прохладную воду, были собраны в четыре «грядки», или «гребенки», свободно привязанных одна за другой. При повороте реки этот четырехколенный плот извивался по течению и все его связки издавали жалобный скрип…

На плоту было восемнадцать человек, из них три «ватамана». На обязанности ватаманов оберегать плот, — шестами отпихивать его от берега или мели.

Четвертый «дозорный ватаман» с мальчиком-помощником на маленькой лодке едут впереди плота за полверсты и осматривают местность. Дозорный ватаман подает сигналы на плот, в какую сторону сворачивать. Чтобы повернуть грузный тяжелый плот, требуется много времени и мастерство; если пропустить нужный момент, плот может с разгона налететь на мель или берег при крутом повороте, тогда плот рассыплется, балки расплывутся; или плот так засядет на мель, что нужно будет нанимать буксирный пароход, чтобы стащить его в воду.

Сзади плота привязана большая лодка — «дуб», в которой всегда сидят наготове семь человек гребцов, «дубовы-хлопцы», и рулевой — «дядя-дубовик», которому принадлежит высшая власть на плоту и он отвечает больше всех за его целость.

Весь плот состоит из 500 бревен, связанных канатами и «гужбой»— кручеными лозой и ветвями лозняка. Над одной будкой возвышался шест с деревянным крестом и красным флагом, на другой (где я поместился) — стоял фонарь, зажигавшийся ночью.

На Днепре веял едва заметный ветерок. Солнце жгло прямыми беспощадными лучами. Вода гладкая, как зеркало, и плот катился бесшумно, не дрогнув, и только по желтому песчаному берегу, медленно подвигавшемуся назад, можно было заметить, что мы с днепровской водой плывем вниз.

Три ватамана сейчас без дела. Один возле костра разогревает манерку с водой, другой ковыряет корзину и плетет ее из корней лозы, той самой, что выпустила длинные коричневые нити по всему обрывистому песчаному берегу Днепра. Третий ватаман сидит верхом на переднем бревне, спустив босые ноги в воду, и длинным шестом пробует глубину реки.

Одни из «дубовых-хлопцев» сидят в лодке, другие лежат на бревнах, подставив загорелые груди жгучим лучам солнца. «Дядя-дубовик» стоит, пристально смотря вдаль. Днепр заворачивает, и быстрое течение несет плот прямо на береговую кручу.

— Гей! До — дуба, хлопцы, живо! — кричит дубовик.

Хлопцы вскакивают, садятся за весла и гребут сильно, с шумом пеня воду. Ватаманы бросаются на край плота и обматывают конец каната, опущенного с дуба, вокруг бревен. Дуб отъезжает на середину реки, и хлопцы сбрасывают в воду громадный якорь, высотой с человеческий рост. Канат вытягивается, соскакивает с силой с одного бревна на другое, ударяет по воде, делая всплески, все четыре грядки со стоном растягиваются одна от другой. Плот поворачивается и относится течением на то место, которое наметил дубовик.

Тогда семь хлопцев берутся за другой канат, привязанный к кольцу сброшенного якоря, становятся на борту дуба в ряд и медленно, раз за разом, с припевом, подтягивают якорь к лодке. Дубовик колом подхватывает лапу якоря и выворачивает ее на помост дуба. Другие хлопцы также подхватывают кольями, борт лодки накреняется к воде, хлопцы перегибаются на другую сторону, но якорь уже втянут и выдвигается на середину помоста.

А плот уже повернулся и несется по новому направлению. Хлопцы с дубом притягиваются якорным канатом к плоту и ждут следующей «драйки» якоря.

Днепр течет быстро, часто заворачивает и вьется, несет плот на берег.

Дубовику нужно зорко смотреть вперед и следить за течением и за сигналами едущего впереди дозорного ватамана. Хлопцы же, чтобы занять время, начинают петь песни, рассказывать сказки или перебраниваются.

— Вот здесь на косе крест стоит, — рассказывает товарищам хлопец, уже лет десять ходящий с плотами на дубу. — Выше этого места мы драгили якорь.

Вот как вытащивать его нужно было на палубу, один из хлопцев подхватил колом, да не довел до конца. Кол назад отвернулся, да хватил его по животу. Он и свалился в Днепр и сразу на дно пошел, как камень. Мы дальше поплыли, его уже не отыскать было, на верх не всплывал. Потом его рыбалки поймали и на косе закопали. В Катеринославе мы расчет получили и назад по Днепру пошли. Рыбалки нам указали, где они его закопали. Мы его отрыли, — у него уже волосы отопрели. Мы ему в песке яму глубокую вырыли, чистой одеждой прикрыли, крест на могиле большой поставили. Без попа и панихиды зарыли. Где же здесь попа достать? А в селе, дома его поминают…

— А то здесь, тоже недалеко, весь дуб перевернулся и шесть человек разом затонули. Тоже когда якорь вытаскивали, он лапой за край дуба зацепился и перевернул его кверху дном.