Люди хотят подкорректировать работу Бога. Любовь – это блага, это прибыли и это наслаждения. Все хотят этого, но не все это заслуживают.

К тому же не все еще понимают, что любовь общества и чувство самоуважения довольно часто взаимоисключающи. Достаточно исходить из того, что если вы уверены в своей правоте, то любовь и одобрение других вам не нужно; если же вы не уверены в чувстве собственного самоуважения, то, безусловно, вам понадобится армия обожателей, которая, впрочем, все равно вам не поможет, но вывод из всего этого может получиться обескураживающим.

Все вокруг хотят сделать из нас своих сторонников, своих клонов, распространить свой ДэЭмКА – дефективный эмоционально-когнитивный аппарат. Они говорят, что делают это ради нашего же блага. Но откуда они знают, что это – благо для нас? Я скажу откуда. Это должно быть благом для нас, потому что это благо для них. И тут я прихожу к мнению, что ЛЮБОВЬ в ее высоком определении – это принятие людей такими, какие они есть. Принятие их достоинств и заблуждений. Принятие их выбора. Но на это мы не способны, и потому называем любовью лицемерный самообман по вопросу истинной природы человека».

Внезапно у нее возникла мысль, что и она пишет и выкладывает все это на сайт, чтобы завербовать сторонников. Она улыбнулась, как пойманная с поличным на месте преступления.

«Я пишу, потому что это единственное, что я умею делать. Это придает моей жизни смысл. Дает мне уважение к себе. И да, я выкладываю это на свой сайт, чтобы завербовать сторонников. Но я хотя бы не выдаю себя за святую или какого-нибудь альтруиста-мученика, который заявляет, что живет, пишет, рисует, учит, исследует, изучает, трахается, воспитывает детей или убивает людей во имя блага других из благородной любви к ним.

Это мой персональный способ доминирования. К чему скрывать? Кто-то выигрывает конкурсы красоты, кто-то защищает диссертации, кто-то строит дома, кто-то рожает детей…

Мы все делаем это для себя, и человечеству давно пора уже признать это. Пока же оно напоминает подростка, застукнутого за мастурбацией, который говорит: «Нет, я никогда не делаю ничего подобного, это непристойно, грязно, эгоистично и недостойно меня. А чем я занимаюсь прямо сейчас? Я озабочен снижением коэффициента рождаемости и готовлю себя к служению во благо ЧЕЛОВЕЧЕСТВА»».

23:47

Два часа спустя она сидела на подоконнике, обнимая руками колени и смотря вниз. Нет, не то чтобы она думала спрыгнуть или что-то подобное. Она смотрела на темную и тихую улицу. В это время она была абсолютно пустынна, абсолютно безопасна и абсолютно тиха. Совершенна. Дружелюбна. Доверительна. К ней. Одной. Девушка смотрела туда, вниз, переживая внутри какое-то непонятное чувство.

Через несколько минут она вдруг осознала, что ЧУВСТВУЕТ эту пустынную улицу, понимает ее, доверяет ей. Именно сейчас, когда она пуста и откровенна с ней. Ни один человек не способен открыться настолько: не способен полностью обнажить себя, сбросить с себя всю шелуху, все тряпье и предстать совершенно обнаженным перед глазами другого человека, не чувствуя ни стыда, ни смущения, ни волнения; не боясь быть отвергнутым, полностью доверившись, отдавшись во власть наблюдателя. На такое способны только животные, дети, природа.

И вот сейчас девушка словно вступила с ней в чувственную связь. Она разговаривает с ней, пожирает ее глазами, почти прикасается к ней и боится оторвать от нее взгляд, хоть и понимает, что при свете солнца эта близкая улица ей изменит, и будет отдаваться другим, и станет гнетущей, вероломной, наверняка враждебной, но не сейчас. Сейчас она лежит совершенно обнаженная, покойная, неподвижная, раскрывшись перед ней одной, и только с ней одной, и так напоминает ей ее. Между ними двумя странное единение, странная откровенность, они обмениваются друг с другом немыми фразами, таинственной поддержкой, испытывая друг к другу неоправданное доверие, теплоту, страсть, нежность, которая неизбежно сменится безразличием, и вдруг девушка понимает, что… любит… ее. Сейчас. Но что самое удивительное – она чувствует СЕБЯ любимой ею в ответ.

«Наверное, это неправильно. Неправильно любить ЕЕ и ничего не чувствовать к ним».

«Не знаю, правильно или неправильно. Раньше я думала, что люблю их. Но поняла, что я их переоценила. Затем я думала, что люблю родителей. Но поняла, что только завишу от них. А моя любовь к ним – это благодарность, своеобразная плата за двадцать с лишним лет опеки. И только.

И только.

Я не люблю никого.

Способна ли я любить?

Способен ли кто-либо любить?

Может, я ненормальная? Может, у меня внутри какой-то дефект? Может, у меня какие-то отклонения в психике?

А может, это нормально?»

Она ясно вспомнила тот первый раз, когда она открыла, насколько они далеки друг от друга. Бесконечно. Она открылась, доверилась им. Как эта ночная улица перед ней. Она ждала. Понимания. Никогда не стоит ждать понимания.

Она рассказала им о том, как маленькую тринадцатилетнюю девочку в облегающем вязаном салатовом платье хотел изнасиловать нищий, бродяга, мужчина лет сорока-сорока пяти.

Родители выслушали рассказ с недоумением. Они посоветовали ей не зацикливаться на этом. Не придавать этому ТАКОГО значения.

Любопытно, что это не было ее детско-подростковой травмой, она не просыпалась от собственного крика по ночам. Она рассказала об этом пять лет спустя. Она только хотела объяснить им. Просто объяснить. Почему она не носит платья, юбки или каблуки.

Она помнит, как она зашла в свою комнату после того разговора. Как легла на диван. Как уставилась в потолок и долго не шевелилась. Забавно. Ее не изнасиловали тогда, но она чувствовала себя изнасилованной теперь. Она лежала на диване с ощущением, что над ней надругались. И кто? Он?

В то время она писала стихи. Она пребывала тогда в том состоянии эмоционального возбуждения, на той стадии эмоционального восприятия, когда это происходит само собой. Еще это помогало отвлечься от мыслей, которые иногда доводили ее до прострации, до столбняка, когда ей вдруг становилось безразлично – жить или умереть и она начинала осознавать, что не контролирует себя, свои действия, а только как будто наблюдает за собой со стороны. Наблюдает, как стоит на балконе, наблюдает, как идет по мосту, наблюдает, как ждет смены сигнала светофора, а мимо нее проносится поток машин. Именно это состояние безразличия и безотчетности было самое опасное. Именно в этом состоянии она могла сделать что-то. Именно его она пыталась избежать и в тот раз, когда писала со слезами и ошибками:

Today I know, I understand

How does it feel, when people say you’re mad

When yesterday, you knew it as your name

That you were not. It’s pain

That you to yourself can’t explain

Feeling of doubt inside your brain

And heart. It fills you all

You think of nothing, but it, and you call

Your mind for help. Or take The Book in hand.

That’s all I can advice

When not the crowd – You’ve learned it many years ago

You’ve laughed at it and said with disgust «Go»

But those, to whom you’ve run with shout

Tears in your eyes and cried aloud

You’ve asked them «Am I right?» and they said «Yes»

Whom you believed and love – your parents

Say that you’re mad with all the crowd

Do not lose hope – I say it to myself

And do what you’ve been told –

Not me, this Bible says.

Да, это было время, когда она еще плакала над строками из Библии.

Больше она над ней не плачет. Она ее изучает.

Больше она не пишет стихи.

Больше она не любит.

И больше она не думает, что когда-либо изменится.