– Ну значит это она ходила за тобой. А ты ходил сам по себе.

Повисло довольно продолжительное молчание.

Девушка поймала себя на мысли, что ей было глубоко наплевать на то, что «Екатерине» за пять с лишним лет так и не удалось затащить его в постель. Хотя она когда-то ставила на обратное.

Через некоторое время она спросила, что он будет преподавать.

– Современную философию.

– А она существует?

Он озадаченно посмотрел на нее – не было ли в этом вопросе насмешки не над философией, нет, – над ним? Затем рассмеялся, и ей сразу стало жаль его будущих студентов.

Тем временем молодой многообещающий преподаватель современной философии наконец-то накопил достаточно храбрости и раздул свое чувство собственного превосходства настолько, чтобы внешне безразлично, но аккуратно заметить:

– Возможно, Вы слышали – наше студенческое кафе закрыли. Там теперь расположился японский ресторан. А Вы, – тут последовало ее полное имя, – любите суши?

Это был осторожный вопрос – он не предполагал последующего предложения, но и не исключал его. Не зря же он был преподавателем философии.

– Нет, не люблю.

Она почувствовала, что начинает дрожать от ярости.

– И вообще, мне пора идти.

Девушка побросала пакеты с супами в корзинку и добавила:

– Передавай привет Кате.

Стоя возле кассы, она точно знала, что в следующий раз, когда он увидит ее, он пройдет мимо.

9:17

Теперь она могла позволить себе покупать газеты. Она любила читать их после завтрака, за кофе. Многие курят во время чтения. Она подходила к выкуриванию первой сигареты за день ответственно. Это стало привычкой после того, как на протяжении нескольких лет она выходила из электрички и спешила, бежала в метро, затем торопилась пересечь расстояние до дверей университета, вихрем поднималась по боковой – не главной – лестнице, забегала в туалет, специально для инвалидов оборудованный биде и отдельной раковиной, запиралась изнутри, доставала из пачки зажигалку и сигарету, садилась на крышку унитаза и делала первую, глубокую, долгожданную затяжку за день.

Здесь не нужно было спешить. Не нужно было думать ни о чем, кроме более глубокого или легкого вдыхания. Иногда она забавлялась и курила «не взатяг», иногда, когда ей хотелось опьянеть, она на секунды задерживала дым в легких, чтобы быстрее добиться результата. И эта первая и последняя сигарета за день каждый раз дарила ей то состояние легкого опьянения, безразличия, эйфории, за которые девушка платила ей уважением и трепетным вниманием.

Конечно, многое зависело от типа сигарет. Ей не нравились тонкие, длинные – они быстро истлевали; ей не нравились сигареты с каким-то новомодным воздушным фильтром, который напоминал пластмассу; она любила охватывать губами податливые, обернутые в бумагу фильтры, и она любила крепкие сигареты без каких-либо ароматических добавок. Теперь, без кофе, потребление сигарет, видимо, возрастет вдвое.

В статье где-то в середине газеты спрашивалось, часто ли молодым талантам представляется случай «посидеть за непринужденным, откровенным разговором с мэтрами»? Автор обещала проанализировать отношения «наставник – ученик», далее следовало перечисление фамилий участников дискуссии. Судя по званиям, здесь были упомянутые «мэтры» и «молодые дарования». Фамилий ни первых, ни вторых она никогда не слышала. Забавно.

И интересно.

Но через пару-тройку абзацев девушка поняла, что никаким «анализом» здесь и не пахнет. Единственное, что она видела, – это выпячивание каждым собственного Эго путем озвучивания многозначительных и никак не относящихся к теме замечаний. Тем не менее автор как-то умудрилась подразделить эти глубокомысленные сентенции по подтемам. Ассоциации навели девушку на воспоминания о бессмысленных разговорах и беспочвенных полемиках, которые велись у нее в группе. Она получила много ненужной информации касательно детства, отрочества и мнений «участников дискуссии». Например, она узнала, что дочки авторши в детстве рисовали зеленых червячков и ничего более, а теперь учатся в Академии искусств. А преподаватели хвалят и ставят авторшу в пример, за то что она в свое время не пыталась втиснуть воображение своих детей в рамки «нормального», за то что предоставляла им полную свободу самоопределения. Все участники дискуссии рьяно поддержали это положение.

«ЧУдно».

В третьей колонке одна толстая (здесь опрометчиво были помещены фотографии) редакторша чего-то там развивала мысль о том, что авторы сами не знают, какие их произведения оценят последующие поколения. Она привела пример Конан Дойла, который ненавидел своего Шерлока Холмса, в то время как сейчас никто и не знает о его «серьезных романах». Один молодой «писатель» ответил, что он знает. И добавил, что Шерлок Холмс – действительно гадость. Ответом ему было: «Я тебе потом объясню, почему Шерлок Холмс не гадость».

Девушка поперхнулась сигаретным дымом. Она долго еще не могла успокоиться и долго еще утирала слезы, вызванные не то дымом, не то не прекращавшимся смехом.

Наконец она еще раз пересмотрела статью – это замечание было единственным, которое мальчик сделал на протяжении всей «дискуссии». Она стала рассматривать его лицо на фотографии. Нет, он ей совсем не нравился, она ему не симпатизировала, ее «бессознательное» не соотносило его с ней самой, поскольку она тут же осознала, что ему (бессознательному) было бы логично это сделать. Она покопалась в себе и безучастно обнаружила, что также презирает этого юношу с длинными волосами, как и толстуху со свиным рылом. Хотя бы за то, что он пришел туда и сидел за чашкой чая вместе со всеми, хотя бы за то, что он больше ничего не сказал.

Видела она вчера одного такого будущего «наставника». Видела она и наставников этого «будущего наставника», которые пытались не слишком часто смотреть на ее грудь, когда она отвечала на экзаменах.

«Все ученики рано или поздно становятся «наставниками», все длинноволосые мальчики превращаются в свиноподобных толстух, ровно как все дети рано или поздно становятся «взрослыми». Вот суть отношений наставник – ученик. Суть всех наших отношений».

Она отложила газету и пошла за «Униженными и оскорбленными», которые лежали на тумбочке.

10:44

Читать не хотелось. Она забралась обратно под одеяло и послала всю суматоху, всю тщету, всю видимость жизни к черту. Вся ее жизнь проходила у нее в голове. Иногда ей даже казалось, что ее тело и ее разум проживают разные жизни.

Раньше, бывало, она встречалась с подругами по университету. Поправка: с более близкими знакомыми по университету. Любопытно: они считали, что она не живет, в смысле живет, но неинтересно, скучно. Она ни с кем не встречалась, ее работа не имела перспектив, она не рожала, не выезжала на экскурсии за границу, не собирала деньги на новое авто (потому что и старого не было), ее не обворовывали, не избивали в подворотне, она не сходила с ума по новой модели iPhone’а или iPod’а, не интересовалась новостями, не меняла ориентацию, не писала курсовых и дипломных работ в надежде, что ее заметят, не пыталась вскрыть себе вены, не попадала в вытрезвитель, не принимала участия в акциях оппозиционеров. Судя по всему, ЭТО и была Жизнь.

Любопытно: она считала, что это каторга. Жизнь крысы в колесе или осла, идущего за привязанной к палке морковкой, свела бы ее с ума. И сводила ее с ума. Поэтому она улыбалась, глядя на своих подруг. Поправка: более близких знакомых по университету. И жалела их. А они также улыбались, глядя на нее, и также жалели ее. Их встречи становились все реже и реже и вскоре совсем сошли на нет.

А она все не могла понять, почему для того, чтобы было интересно, нужно ПРОЖИТЬ что-то, хотя бы тот же секс с преподавателем. Нет, у нее не было секса с преподавателем. Но мог бы быть. А она не понимала, почему нужно ПРОЖИВАТЬ что-то, хотя бы тот же секс с преподавателем, если она ПРОДУМАЛА, как будут проходить предварительная подготовка, прелюдия и даже сам акт, какие перспективы будут ждать ее после его завершения, после завершения романа и даже в случае его незавершения, и РЕШИЛА, что ей всего этого не нужно?