Все же в отделе косметики и бытовой химии она выбрала себе крем для рук, потому что на ветру они постоянно трескались и кровоточили, и новую тушь для ресниц, потому что старая уже безнадежно высохла. Стоя в очереди возле кассы и посматривая по сторонам, она заметила премиленький брелок, висевший рядом с жвачками и упаковками презервативов. Он был сделан в форме черепа, точнее беззубо смеющейся черепушки, с пустыми впадинами на месте глаз. В целом он напоминал маску маньяка из Крика, только злорадно улыбающуюся, и обещал светиться в темноте ярким, не то алым, не то розовым цветом. Он сразу покорил ее.

Встав на автобусной остановке, она извлекла брелок из упаковки и прицепила к своей сумке.

Ее тем временем окружили люди. И они все прибывали. Поначалу она не могла найти этому объяснения. По ее расчетам, утром будничного дня их не должно было быть так много.

«Они что, все не работают?»

Затем она вспомнила, что скоро обед.

«Они что, все работают ТАК, что обедают в кафе и ресторанах?»

Мимо просеменила какая-то бабушка, таща за собой поклажу на каком-то советском приспособлении на колесиках, название которому она даже не знала. Совсем рядом остановились две возбужденные студентки. Бабушка с поклажей возвращалась на то самое место, откуда пришла, и тут по ее взгляду девушка поняла, что та направляется к ней.

– Внученька, ты не поможешь занести бабушке вещи в автобус, дай Бог тебе здоровья?

Девушка уставилась на нее почти как на новые ворота. Первая мысль, которая промелькнула в ее голове была та, что она не имела никакого желания втаскивать этот баул в автобус. Вторая мысль, которая промелькнула у нее в голове, была та, что если она и сделает «доброе дело», то не почувствует себя после этого молодцом. Она представила себя стоящей в дверном проеме, ступенька за ступенькой поднимающей ЭТО, с сумкой, закинутой за спину, но спадающей с плеча, с пакетом, весящим на запястье, который будет мешать и ударяться о все стенки – она поняла, что если сделает ЭТО «доброе дело», то будет чувствовать себя после этого последней пидараской. Третьей мыслью, промелькнувшей в ее голове, было:

«К чему это «дай Бог…» в конце предложения? Это что – вопрос? Пожелание? Или приветствие? Если это приветствие, то разве оно не должно было быть в начале?

– Может, у нее проблемы с построением предложений.

– Если и так, то почему это прозвучало как угроза? Это угроза? Шантаж? Ультиматум?»

Четвертая мысль была направлена на поиски отговорки, которую она и озвучила.

В обыденной реальности ее ответ прозвучал через секунду после просьбы. Она сказала:

– Бабушка, посмотрите на меня, я вешу не больше ваших вещей, я не подниму их.

Это, конечно, было явным преувеличением. И она добавила:

– Почему бы вам не попросить кого-нибудь из мужчин?

Даже если бабушка и не купилась на этот тон, то не стала проклинать ее громогласно и отправилась дальше. Но ушла недалеко и остановилась, выискивая глазами новую жертву.

«Не жертву в смысле оглушенного идиота, которого стукнули по башке и несут к залитому кровью камню, а жертву в смысле Великого Жертвующего, Жертводателя, благородно приносящего себя в жертву. Забавно, что и результат, и слово – одно и то же».

Она продолжала наблюдать за передвижениями котомки. В одном месте ее хозяйку отшили.

Кажется, у нее был зуб на молоденьких девушек. Иначе почему она считала их чем-то себе обязанными? Несмотря на обилие носителей XY хромосом, бабуля подошла к двум студенткам и обратилась к ним с той же просьбой. Девочки переглянулись, затем бессознательно посмотрели по сторонам и с чрезмерным энтузиастом закивали в ответ. Бабушка возносила хвалу представителям сознательного молодого поколения и сыпала благостными пожеланиями, как манной небесной. Подошел автобус. Девушка одной из первых заняла место у окна, боясь пропустить начало второго акта. Надо отдать им должное – студентки достойно справились с заданием, то есть с тележкой. Втащить саму себя в салон автобуса через слишком узкий для ее таза дверной проход бабушке оказалось значительно труднее. Очевидно, она выходила из дома уже рассчитывая на чью-то помощь.

В любом случае и жертводатели, и жертвополучатель расселись и вернулись к своим личным, эгоистическим интересам. Бабушка еще раз улыбнулась двум своим избавленицам, сидевшим напротив. Девушка ударила по компостеру и, забрав прошпигованную бумажку, уставилась в окно, задумавшись о чем-то своем. Рассеянно улавливая звуки, разносившиеся по салону автобуса, она отметила, что большинство не пробило билет, а держало его в руках и при подъезде к каждому остановочному пункту тревожно вглядывалось вдаль, в надежде не увидеть там ярко-оранжевого жилета кондуктора. Она отметила также про себя, что все это люди более или менее состоятельные, вероятно, НЕ уборщики. Она знала, что спроси их, и они скажут, что таким образом они выражают протест против существующего политического строя. Она знала и то, что они занимаются этим на досуге, в перерывах, когда не жалуются на то, что государство совсем о них не заботится.

Она размышляла о пережитках советского мировоззрения, как накипь осевшего на умах сторонников демократии, когда в автобусе раздался взрыв смеха, такого звонкого, такого молодого, что она непроизвольно покосилась на студенток. До этого они, кажется, обсуждали празднование юбилея университета в каком-то клубе, где присутствовали и преподаватели, и представители деканата. Теперь они вспоминали, какие лица были у профессоров и кандидатов наук, когда между их столиками проходили студентки в мини-юбках, демонстрируя им всю глубину своих вырезов и разрезов. Смех был вполне закономерным продолжением такого вида повествования.

«Мать твою!»

«Что за…?»

Если бы она могла, она бы запечатлела этот момент во благо потомков. Затем увеличила, распечатала семимиллиардным тиражом, добавила внизу пояснения – это был бы идеальный демонстрационный материал к теме «Человеколюбие».

То, что она видела, было не выражением и не лицом. Это просто было.

Бабуля сидела и смотрела на не замечавших ее студенток так, словно ее звали Чарли Макги³.

13:40

«Что это было?»

Она механически жевала яблоко, стоя на кухне, уставившись в пространство остекленевшим взглядом и не чувствуя никакого вкуса.

«ЧТО это было?»

21:12

Когда ее отец зашел в комнату, она положила книжку, взятую в библиотеке, на том развороте, где она остановилась, себе на грудь и посмотрела на него. Ей хотелось начать разговор. Дожидаясь, пока он разложит вещи, она невольно начала осматривать место действия. Оно мало изменилось с тех пор, как она уехала.

Сейчас они находились на кухне. Хоть они и называли эту комнату «кухней», но такое название было весьма условным, потому что в продолжение всего ремонта, а это значит на протяжении около трех лет с момента покупки дома, «кухня» выполняла функции спальни. Поэтому все пространство здесь занимала старая кровать и разложенная гладильная доска, выполнявшая в свою очередь функции прикроватного столика.

Она не могла сказать, что изначально этот дом не был пригоден для жилья. Наоборот, он был для этого пригоден. Больше, чем сейчас. Но ее папа ко всему относился ответственно. Для начала он все сломал. А теперь, уже на протяжении трех лет, упорно и терпеливо строил, получая от этого удовольствие, время от времени омрачавшееся скандалами с ее мамой, требовавшей скорейшего завершения ремонта. Сам он относился к неудобствам со спартанской сдержанностью и стоической выдержкой, как, можно сказать, и девушка, когда еще жила с ними.

В квартиру она сбежала не от ремонта.

Она бежала от них.

Но ее родителям было приятно думать обратное. Они подтрунивали над ней за то, что она живет в практически идеальных условиях, в то время как сами вынуждены терпеть тяготы не прекращавшейся стройки. Ими ей был выделен весь второй этаж. Пока что пустой и холодный. Но отец был твердо уверен, что, как только он будет закончен, как только все будет закончено, она, само собой разумеется, переберется обратно к ним.