Царь вспоминал свое прошлое, чем он был и чем он стал. Если бы можно было начать сначала, он предпочел бы бедность богатству, купленному такою дорогою ценой. Невольно вспомнил он об Анастасо. Уже много лет он ничего не слышал о ней. Что стало с бедною девушкой, погибшей из-за него?

Навели справки и Михаил узнал, что Анастасо теперь уже не богатая и известная гетера. Два года тому назад она заболела, пролежала целый месяц, а когда встала с постели, ее узнать нельзя было, до того она исхудала и подурнела. Знатные поклонники покинули ее, она скоро прожила, что раньше накопила и оказалась нищей. Ей оставалось одно: она поступила к порновоску, который согласился кормить ее, если она будет отдавать ему деньги, заработанные позорным ремеслом. Случались дни, когда она ничего не приносила домой, и порновоск, думая, что она обманывает его, морил ее голодом.

Когда царь узнал о печальной участи, постигшей девушку, которую он когда-то любил, он решил сделать что-нибудь для нее и для других погибших созданий. На краю города стоял заброшенный дворец. Приказано было подновить его и обратить в монастырь. В эту обитель принимались исключительно падшие женщины, сознавшие свой грех и желающие покаяться. Средства на их содержание отпускались из императорской казны.

Это было последним и лучшим делом царя Михаила.

Таким образом, царь пришел к окончательному убеждению, что он не способен быть монархом, потому что лишен помощи Божией. Вскоре явилось ему знамение, подтвердившее его убеждение.

В ночь на 23 марта царь видел страшный сон. Он видел себя в гробу. Гроб стоял в святой Софии и патриарх служил панихиду по великому самодержцу Михаилу. Он стоял вместе с другими сановниками и оплакивал безвременную кончину царя. Он ясно сознавал, что он умер, а, вместе с тем, он сам был тут среди живых.

Он проснулся, на лбу выступил холодный пот; Михаил не мог понять, умер ли он в самом деле, или жив. Сейчас же царь послал за монахом Авксентием, толковавшем сны.

— Сон твой от Бога, — сказал монах, внимательно выслушав царя. — Для меня он ясен, не знаю, согласишься ли ты со мной, ибо не знаю, захочешь ли ты следовать мановению свыше, в нем заключающемуся.

— Говори, — ответил царь, — я терзаюсь сомнениями и желал бы, чтобы ты успокоил меня.

— Сон твой показывает, — начал монах свое толкование, — что в тебе два человека. Ты державный самодержец и ты смертный Михаил. Умер самодержец, а Михаил жив. В этом заключается совет — совет отказаться от царства. Бог желает смерти царя Михаила. Не противься ему.

— Что же мне делать, научи, старец.

— Дух выше плоти, царь, дух бессмертен, а тело подлежит тлению. Ты давно заботишься о том, чтобы умертвить в себе плоть; доведи дело до конца. Откажись от греховного мира и живи единым духом.

— Но раз я поставлен царем, имею ли я право отказаться от своей обязанности?

— Не имел бы, если бы не получил знамения. Теперь имеешь. Выбери достойного преемника.

Царь подумал несколько минут и вдруг встал, подошел к монаху и поцеловал у него руку.

— Что делаешь ты, державный царь? — вскрикнул Авксентий. — Зачем целуешь руку недостойного раба своего?

— Отныне я не царь, — ответил Михаил, — а смиренный монах. Я иду в монастырь, я решил это.

— Да благословит тебя Господь Бог, — ответил монах. — Ты делаешь хорошее дело, спасаешь свою душу, а душа — самое ценное, что есть в человеке, она во сто раз ценнее тленной порфиры.

Вопрос был решен; Авксентий не мог ошибаться, раз он советовал поменять порфиру на монашескую рясу, так и надо было поступить. Оставалось только объявить об этом брату и сановникам. В тот же день назначена была аудиенция Пселлу; царь хотел было не принимать его, но потом раздумал. Это удобный случай объявить ему о своем решении и посмотреть, какое впечатление это произведет на него; пусть новая весть облетит теперь же Константинополь.

Пселл был принят, но он явился с неподходящею просьбой. Он ходатайствовал об учреждении юридической школы. «У нас есть школы философские, — говорил он, — есть школы, где учат риторике и другим наукам, но нет такого места где молодежь могла бы научиться законам и правильному их толкованию. Между тем юридическое образование необходимо и судьям, и адвокатам, и вообще многим чиновникам. Теперь юноши вынуждены обращаться к частным учителям, разные учителя различно понимают и толкуют один и тот же закон. Путанице этой будет положен предел, если будет учреждена правительственная юридическая школа, где назначенный царем учитель будет охранять законы однообразным их толкованием».

Царь из любезности выслушал Пселла, но не одобрил его мысли. Он вообще не придавал большого значения школам и образованию, а теперь был так настроен, что с презрением относился ко всему земному.

— Дело не в том, чтобы знать законы, — ответил он, — а чтобы судить нелицеприятно. Законы написаны, всякий может читать их и применять их, сообразуясь со своею совестью и Священным Писанием. Школа ничему не поможет, всякое учение бесполезно, кроме Евангельского, которым нужно заниматься прежде всего. Лучше не знать законов, а знать каждое слово, написанное в Евангелии. Знание законов не спасет души и не отворит врат рая.

Михаил посоветовал Пселлу обратиться к следующему царю, так как он отказывается от царства. При этом неожиданном известии философ принял огорченный вид.

— На кого же ты нас оставляешь? — говорил он. — Мы осиротели, ты покидаешь нас, ты, человеколюбивейший, справедливейший, милосерднейший из царей! Что станется с нами?

Но, заметив, что эти слова не нравятся царю, он изменил тон и заговорил совсем иначе. Он очень красноречиво доказывал, что царство небесное выше царства земного, что самодержец имеет право делать все, что вздумается; он достаточно потрудился для своего народа, он облагодетельствовал чиновников и крестьян и может теперь отдохнуть и подумать о спасении души.

Облобызав в последний раз пурпурную туфлю царя Михаила, Пселл отправился в покои евнуха Иоанна, чтобы разузнать, что будет дальше. Но оказалось, что Иоанн еще ничего не знает и недоверчиво отнесся к словам философа. В это время пришел кубикуларий и пригласил евнуха к царю.

Когда Михаил сообщил брату о своем намерении, тот рассердился и стал доказывать, что нелепо отказываться от власти. Евнуху показалось сначала, что и ему не остается ничего больше, как идти в монастырь. Но тут же он сообразил, что можно назначить преемником такое лицо, при котором он не потеряет своего значения. Увидев, что слова его не действуют и царь поступит по-своему, он спросил, кого же он думает назначить своим преемником?

— Решение этого вопроса предоставляю тебе, — ответил Михаил.

— Было бы нелепо, — сказал Иоанн, если бы ты стал искать царя среди посторонних людей, когда у тебя есть родственники, способные управлять государством. Советую тебе избрать племянника твоего Михаила.

— Отчего же нет? Я согласен, — ответил царь, которому было вполне безразлично, кто бы ни царствовал после него.

— Твоего слова, конечно, достаточно для того, чтобы сановники и народ признали Михаила. Но, во избежание смуты, всегда возможной среди буйного столичного населения и вечно недовольной знати, я предлагаю тебе следующее. Народ считает, что престол принадлежит царице Зое и она имеет право распорядиться им как угодно. Пусть она усыновит племянника твоего Михаила; тогда он будет считаться отпрыском македонского дома, так долго владевшего престолом, и в глазах всех будет иметь бесспорное право на порфиру.

Так и поступили. Зоя согласилась усыновить племянника и даже обрадовалась, узнав, что супруг скоро отречется от престола.

После последней проделки с Константином Мономахом она была окружена таким строгим надзором, что свидание с мужчиной было немыслимо. Лучше, если кто-нибудь другой будет царем; тогда, может быть, осуществится ее мечта. А мечтала она теперь о Константине Далассине, которого однажды видела в церкви.