— М-м-м… ну, например… В первый же день Анд… Антон заволок парня к себе в комнату и не прибамбасы дизайнерские демонстрировал, а прочитал список его обязанностей. «Называй меня «хозяин»! Это раз. Помни, что моя воля — закон, ты делаешь то, что я велю. Это — два. Ты всегда под рукой. Никаких просьб, никаких приставаний ко мне. Всё, что тебе нужно, я знаю. К мама́ и к папа́ не лезь, ты — моя собственность. Жалко, конечно, что тебе в школу надо ходить. Переведём в мою бывшую школу, там будет кому за тобой присмотреть. И никаких друзей-подруг, никаких собственных планов, гулянок, вечеринок. Всё понял? Ну-ка, принеси-ка мне тапки, они под кроватью валяются!» Давид почему-то думал, что это какая-то игра, и послушно полез под кровать за тапками. «Ну-ка, прыгни!» Давид улыбнулся своему новоявленному братцу и прыгнул. А тот зацвёл-запах от удовольствия: «Умница! Как же мне тебя называть? Не Давид ведь. Очень уж громкое имя. Будешь… Тузиком! Уха-ха-ха!» И только после этих слов до Давида дошло, что это всё не игра, что Антоша намерен издеваться над ним, что его обманули и собираются сломать ему жизнь и его самого. «Пошёл ты!» — обиженно воскликнул он и развернулся, чтобы гордо удалиться. Но не тут-то было! Этот придурок, соскочив, сбил его с ног и пнул прямо в живот. Парня скрючило от боли, он даже задохнулся, вспомнилось, как из детдома в больницу увезли зарыпонистого Тимку, которого побили два детдомовских авторитета за какую-то мелочь. Тимку так и не привезли обратно. А этот псих Антон развернул задыхающегося на спину, уселся тому на бёдра, ухватил больно за подбородок: «Ты думал, что я шучу, что ли? Ты — никто, ты куплен, завёрнут и доставлен покупателю. Не гунди и не вздумай бежать! Будет больно!» Давид прошептал: «Я хочу обратно… за что меня?» — «Ни за что! Нехрен было попадаться мне на глаза такому сладкому пёсику! Никаких «обратно»! Привыкай, я твой хозяин!»

— По-твоему выходит, что этот Антон совершенный урод. Просто садист.

— А ты думаешь, таких не бывает?

— Бывает, конечно… но как-то это слишком.

— Сделай так, чтобы читателю было приятно убить этого урода.

— И тогда в чём будет польза обществу?

— Пусть все знают, что человек — не собачка, не игрушка, не раб. Любой человек, даже самый слабый и беззащитный. И никакие деньги, власть и физическая сила не устоят перед возмездием.

— Но возмездие не приходит сразу же. Парню придётся долго мучиться и бороться?

— Придётся… — неожиданно тихо сказал нелитературный Давид. — А вообще, четвёртый час, я хочу спать и меня бесит твой роман!

— 4 —

Обычно в выходной Давид блаженно валялся в постели до полудня, затем завтракал заваренной кипятком быстрорастворимой кашей, потом ходил в магазин, чтобы закупить продукты на предстоящую неделю. Непременно приобретал ореховую смесь и вечером, завернувшись в одеяло, устраивался с ней перед телевизором со старым кинескопом и фиолетово-зелёной палитрой лиц и смотрел всё подряд. Когда передачи начинали его раздражать, выключал звук и брался за книгу. У Анны Ивановны было изрядно книг, правда, все они ещё советских времён — героические про войну, наивные про шпионов, бестолковые про людей труда и тягучие, завораживающие про хитроумные преступления. Детективы. В основном Сименон и Агата Кристи. Вот их он и читал. Экшена там ни на йоту, но стиль и задумка завораживали. Часто он так и засыпал с миссис Марпл или комиссаром Мегрэ на носу.

Но этот выходной, похоже, перечёркивал обычный распорядок дня.

— Фига ли ты спишь? Время уже десять! Все нормальные люди уже давно на ногах! Жизнь мимо проходит! — крик на всю комнату.

— Капец! Десять? Рань ранняя! Отвали!

Но послать «заботливого» квартиранта-писателя не получалось. Почему-то у Давида вообще не получалось его послать, и это тревожило и мешало. Сергей стащил его с кровати и силой закинул в ванну, облил водой. Оказалось, что завтрак в виде картошки с фаршем уже готов, а быстрорастворимая каша выброшена в мусорное ведро. Ещё одним открытием стало то, что писатель починил стиральную машину Анны Ивановны, сообщив, что «делов-то там!». И приказал хозяину собрать «всё, что не приколочено» и бросать для стирки. При этом Давид беспрестанно матерился и ворчал, а сумасшедший писатель не обращал на это внимания.

Следующим пунктом программы было длительное недоумение по поводу отсутствия у Давида интернета и «нормального компьютера». Сергей принялся названивать фирмам-провайдерам, и уже через час к ним пожаловал молодой человек, чтобы подключить квартиру к глобальной сети. Короче, появление в доме этого настырного писателя привело к революции локального масштаба. Ладно хоть он ремонт не затеял.

Правда, во второй половине дня Сергей припал к монитору и ушёл, по-видимому, в свой литературный мир. Наблюдать тоже было интересно. Пальцы бегают, бегают, бегают по клавиатуре. Потом хмуро вперяется в экран, матерится только губами. Жмёт «delete». Хватается за голову, погружая пальцы в волосы. Смотрит куда-то вдаль, в иную реальность. Потом медленно-медленно набирает новое слово, закусывает губу. Набирает ещё слово, прикрывает глаза, стучит ногтем по столу какую-то бравурную песенку. Ещё слово. Ещё. И опять побежали пальцы. Несколько раз соскакивал и уходил на балкон с кем-то общаться по телефону. Также Давид заметил, что одновременно с сочинительством он сидит в какой-то социальной сети и успевает с кем-то общаться. В закладках у него в ноуте висит словарь синонимов, писака часто что-то гуглил, рассматривал фотки в инете. Давид не мешал, просто сидел, обвернувшись в старый плед, почти голый, так как всё сушилось, заполнив одёжными флагами балкон Анны Ивановны. Сидел и наблюдал, иногда выпадая то в сон, то в думы, то в воспоминания. И то, и другое, и третье заканчивалось тупиком, парень дёргался и начинал снова наблюдать, выискивая в нежданном сожителе то, над чем можно было бы поиронизировать, не бояться.

Таким образом они досуществовали до вечера, когда уже сам Давид потащился на кухню варить макароны. И даже пришлось тормошить Сергея, обещая ему божественный ужин. После быстрой еды писатель и заявил:

— Вот, написал кусочек, посмотри. — И пододвинул Давиду ноут, в котором был раскрыт вордовский документ с названием «Брат поневоле». — Здесь я сделал так, как ты хочешь. Читай.

И Давид стал читать:

«Уже в первый день Давид понял — сбежит. Обращаться за помощью не к кому: сам за себя не постоишь, никто не поможет. Он вообще мальчик сообразительный, осознал ещё до дома Голиковых, что как-то подозрительно быстро всё произошло, без волокиты, без многих комиссий и участливых тётенек из отдела опеки и попечительства. Слишком сладок был тон Лиды, чтобы всё было нормально. Слишком. И вот теперь он понял, что стояло за этим «слишком». Вернее, кто стоял.

Этот мажор ещё посидел на Давиде, порассматривал его ненавидящее лицо и полыбился от осознания собственной власти. Потом поднял Давида за шкирку и поволок в соседнюю комнату. Там действительно всё было гораздо проще, чем в хозяйских палатах: узкая кровать, письменный стол, шкаф-купе с зеркалом на весь фасад, аскетичный стул и никаких тебе уютных безделушек, мягких ковров. Вместо картин и гобеленов на стене висел большой круг-мишень для дартса».

На этом месте Давид поёжился, но продолжил читать дальше.

«В целом обстановка неплохая, все предметы мебели добротно-дорогие. Наверное, это лучше не только чем детдом, но и чем его старая небольшая весёлая квартира, в которой стоял извечный бардак. Всего три года прошло, как он потерял обоих родителей. Потом жил у строгой бабушки, папиной мамы, которая почти с ним не разговаривала. Она никогда ни на что не жаловалась, не баловала внука сладостями, не жалела, не прижимала к себе. Поэтому, когда она скоропостижно умерла, упав в магазинной очереди, Давид не испытал шока. Просто очередная смерть. Эта мистическая особа с косой будто бы поселилась в их семействе, методично забирая одного за другим. Сначала деда, потом сестру, следующей была тётка, мамина сестра, самое страшное, конечно, гибель родителей, под занавес бабушка. И это только на его памяти. Давиду казалось, что, очутившись в детдоме, он спрятался от Смерти, но она слепо тыкалась в комнаты этого заведения в поисках последнего из Борковичей. За год, что он провёл в детдоме, там умерло три человека: Тимка, сторож-пьяница и девочка десяти лет от какой-то беспросветной взрослой болезни. Давид уже всерьёз думал бежать, искать новое укрытие, пока смерть не разглядела и его в этой массе обездоленных детей. И тут случай — жена мэра пожалела, заинтересовалась, усыновила.