– ...Приходит ко мне заключенный по фамилии Лапшин, просит оставить его в больнице. Оказывается, он проигрался в карты, и возвращаться в колонию ему нельзя было – убьют. Вдруг он вынимает из кармана 125-миллиметровый гвоздь и на моих глазах погружает его себе в рот. Представляете? – рассказывал Аркадий очередной случай. – Или вот: в больнице ЧП – пациенты в туберкулезном отделении где-то раздобыли спирт, перепились и захватили отделение! Дежурная служба предлагает применить силу. Но я решил попробовать обойтись без крайних мер и утихомирить их словами…

Аркадий рассказывал о далеком прошлом, а сидевшая рядом жена изумленно вскидывала брови: «Неужели было и такое?» Только сейчас, во время нашего разговора, Анна узнавала некоторые жутковатые подробности прошлой работы мужа. К примеру, единственным средством защиты тюремного врача была вмонтированная в стол кнопка тревожной сигнализации, которая часто не работала. Или рассказ о том, как однажды под матрасом одного зэка обнаружили три заточенных напильника, специально изготовленных для нападения на Аркадия...

Каждый раз, покидая дом Аркадия, я задумывался над тем, что же заставило этого человека, одаренного врача и администратора, связать жизнь с тюремной больницей, с заключенными, постоянно подвергать себя риску? И зачем здесь, в Америке, он вновь ежедневно сталкивается с чужой болью, жестокостью, покалеченными судьбами?..

Об этом человеке нужно писать в газетах, показать его по ТВ! Я связался с редакцией российского телеканала в Америке. Их студия находилась в Нью-Йорке, в Манхэттене. Рассказал про Аркадия, сказал, что готов помочь устроить с ним интервью. Уверял, что это будет очень интересно, тем более что Аркадий – отличный рассказчик. Мне ответили, что сначала должны получить «добро» из центральной московской редакции.

К превеликому удивлению, дело не заглохло, и Москва «дала добро». «Снимайте!»

Приехала телегруппа: оператор, журналистка. Телекамеры, провода, лампы для освещения. «Раз-два-три: съемка... Как он сидит в кадре? Давай прогоним этот кусок еще раз...» Снимали Аркадия и дома, и в клинике. Сняли получасовой документальный фильм, потом показали в России и на русском канале в Америке.

После этого Аркадия в клинике стали называть «кинозвездой». Аркадий улыбался в ответ так, словно ему было неловко, что он оказался в центре всеобщего внимания. Из-за него – столько шума…

Все-таки редкий человек!

Новые открытия. Не верю!

Помимо проведения психотерапевтических сессий, каждый нарколог занимался приемом новых пациентов. Вот как это происходило.

Я приглашал в кабинет нового пациента, сидевшего в зале ожидания. Они входили со своими старыми сумками в руках. Что означало: только что из тюрьмы, освободился досрочно, отправлен на принудительное лечение и жить ему негде. Денег у него нет, работы тоже, родные и близкие от него отказались. Только список судимостей и старая сумка с вещами. Вот и весь жизненный багаж. Внизу, под зданием клиники, новичка уже ожидал вэн, чтобы везти в дом трезвости.

Я задавал пациенту вопросы по вопроснику: какой наркотик и в каких дозах Вы употребляли? Какое у Вас образование? Работали ли Вы когда-либо? и т. д. Затем мы отправлялись с ним в уборную для токсикологического теста. А в зале ожидания уже нетерпеливо барабанил пальцами по коленям новый, только что прибывший.

Неподдельное удивление у меня вызвали ответы на вопрос об образовании. Подавляющее большинство пациентов, вне зависимости от их цвета кожи, не имели школьного аттестата. Не может быть! В «столице мира»? В Америке? В стране с самыми передовыми технологиями, где в университетах собраны лучшие мозги со всего мира? В Америке, заваленной компьютерами, где едва ли не каждый день делаются научные открытия?!

Быть может, в американских университетах и собраны великие умы, и вручают светилам науки премии, и компьютеры сегодня стоят едва ли не в уборных. Но со всеобщим образованием это никак не связано. Поначалу я удивлялся, когда пациент говорил, что из обязательных двенадцати школьных классов закончил только десять или одиннадцать. Это казалось странным, диким. Прошло немного времени, и пациент со школьным аттестатом уже вызывал у меня неподдельное удивление, даже восхищение: «Вот молодец! Вот так да – сумел окончить среднюю школу!» Ну, а ежели вдруг встречался кто-то с одним или двумя семестрами в колледже, такого уже можно было считать Эдисоном!

Но образование, вернее, его отсутствие, было не самое значительное среди других моих открытий.

Это был бесконечный поток горя. Горя, которое не кричало, не рыдало и не заходилось в истерике. Это было горе иного порядка: оно имело суровое лицо в шрамах, с выбитыми или сгнившими зубами, с руками в наколках и порезах от ножей, с огнестрельными ранами на теле. С полностью разорванными семейными связями. С бесконечными посадками за грабежи, торговлю наркотиками, за квартирные и магазинные кражи. При полном отсутствии какого-либо трудового стажа. Без какой-либо специальности. С различными хроническими болезнями.

Первые пациенты вызывали у меня сочувствие: всё в их жизни переломано и перекалечено, никакого просвета. Я внимательно их выслушивал, обещал куда-то позвонить, что-то разузнать. Но поток не иссякал. Со всех тюрем штата, из судов, детоксов и психбольниц ехали в клинику люди со старыми сумками.

На моем столе зловеще росла гора незаполненных бумаг. На стул передо мною садился один пациент за другим. Я не запоминал ни их лиц, ни имен.

– Какие Вы употребляли наркотики?

– Кокаин.

– А траву?

– Да, и траву.

– Пили?

– Да.

– Какие у Вас медицинские проблемы?

– Гипертония, кажется.

– Образование?

– Девять классов.

– Имеете родственников?

– Бывшая жена и двое детей. Никаких контактов с ними нет.

– За что Вы были судимы?

– За воровство.

– И за хранение наркотиков?

– Да, и за хранение наркотиков.

– Специальность?

– Никакой.

И так, бегом, уже галопом, вопрос – ответ, «галочки», «крестики» в пустых квадратиках. Нет времени посмотреть в глаза.

Мне тогда часто казалось, что это не я, а кто-то другой в моем облике – некий Марк из России, с дипломом нарколога – сидит в этом кабинете за столом и задает одни и те же вопросы мелькающим перед ним людям.

Основательно нарушился мой сон: ничего нельзя было разобрать в ночной мешанине двигающихся серых фигур. И вдруг, сквозь чье-то невнятное бормотание, гремит мой голос: «Сэр, идемте сдавать мочу!» (Let`s go to take your urine, sir). Это были мои первые сны на английском языке...

Думаю, нужно сказать пару слов о токсикологическом тесте, составляющем важную часть лечения наркомана/алкоголика. Тогда станет понятно, почему фраза: «Сэр, идемте сдавать мочу!» вторглась в мои сны.

Итак: пациент в уборной сдает наркологу баночку со своей (извиняюсь, но более нежных, благоухающих синонимов нет) мочой. Нарколог опускает в эту баночку белую пластиковую палочку с обозначением на шкале-индикаторе различных наркотиков. В том случае, если моча «грязная», на индикаторе в течение нескольких минут появляется красненькая полоска напротив названия определенного наркотика. Позитивный результат или негативный. Чистый или грязный.

От этой тоненькой красненькой полоски зависит... О, как много зависит от этой полоски, трудно даже себе представить! Зависит, быть может, будущее. Завтрашний день. Да нет же, день сегодняшний.

Правила были очень строгими: «грязного» пациента из дома трезвости сразу выгоняли. И тогда ему уж точно жить было негде, разве что в какой-либо ночлежке или просто на улице. А в прокуратуру из клиники поступал звонок, что такой-то пациент употреблял наркотик. За это ему грозил либо закрытый стационар с длительным интенсивным курсом лечения, либо тюрьма.

Удивление у меня, однако, вызывало не только то, что этих людей не останавливает тюрьма. И даже не то, что это совершенно не согласовалось с их речами о пользе трезвости. Поражало другое: практически все они уверяли и меня, и друг друга, что они «чистые». Не моргнув глазом, не дрогнув ни одним мускулом лица, говорили: