– Судя по всему, коллега, литературная дурь из вашей головы еще не вышла. Ничего – полежите, попринимаете таблеточки и станете нормальным, – продолжала доктор Фролова, глядя, как лежащему ничком Ивану в тощую ягодицу медсестра Сандра вогнала иголку и стала медленно, с наслаждением, давить на поршень.

Санитары и полицейские тем временем держали его руки и ноги. Он все еще дергался, стонал и хрипел в подушку. Потом почувствовал, как страшный огонь начал медленно растекаться по телу, обжигая все его внутренности. Его жилы и мышцы охватило этим адским огнем, в глазах Ивана поплыли огненные шары. Он хотел шевельнуть рукой или ногой, хоть бы пальцем! – но все его тело будто не принадлежало ему.

Ему почудилось, что его завернули в мокрую холодную простыню, перед этим сняв с него рубашку и майку. Иван внутренне затрясся в жутком ознобе. Вокруг него начала сгущаться беспросветная тьма.

– Оставьте меня... прошу вас... – промолвил он тихо и впал в беспамятство.

ххх

Ночью он проснулся. Непонятно кто или что разбудило его. Открыв глаза, он увидел чью-то темную огромную фигуру, стоящую над ним у кровати. Иван вздрогнул, вцепился в край простыни, накрывавшей его.

Сомнительный лунный свет едва проникал в закрытую палату, где почти ничего не было видно.

– Ты кто? – тихо спросил Иван.

Незнакомец молчал.

Глаза Ивана постепенно привыкли к темноте, и он уже смутно различил черты лица, показавшегося ему знакомым. Лицо это улыбнулось.

– Джим, ты?

Вместо ответа гигант Джим приложил свой толстый указательный палец к губам Ивана, чтобы тот молчал.

«Проснулся! Как же он смог поднять свои веки?» – мелькнуло в голове Ивана.

Джим тем временем подошел к окну, взялся за решетку. Принял стойку, дававшую ему максимальную опору, и дернул решетку на себя. Гх-р! – с громким треском вышли из дерева толстые винты и шурупы. Затем Джим поставил вырванную решетку у стены, раскрыл окно. Повернувшись к Ивану, жестом руки подозвал его:

– Доктор, вы свободны.

Превозмогая боль, Иван поднялся. Подошел к окну. Все его члены болели, будто их долго держали в тисках. С трудом он взобрался на подоконник.

«Шестой этаж. Наверняка разобьюсь. Но лучше смерть. Да, лучше смерть, чем такая жизнь... Господи, спаси и сохрани...» Он присел, чтобы тем самым хоть немного сократить высоту. Перекрестился и, закрыв глаза, прыгнул.

В ушах его зазвенело. Он весь внутренне напрягся, приготовившись к тому, что сейчас грохнется о землю, его грудная клетка хрустнет, ребра, сломавшись, вонзятся в легкие и проткнут его сердце...

Но вместо смертельного удара об асфальт, вдруг ощутил под собой нечто мягкое, подвижное, теплое. Будто бы нечто или некто подхватил его, предотвратив падение. Он открыл глаза. Стал ощупывать пальцами того, кто сейчас спас его и уносит куда-то по воздуху.

– Хи-хи-хи, не щекочись, – раздался звонкий женский смех, и Иван понял, кто под ним.

– Мария! Ведьма! Жена писателя! Так вот зачем ты пришла в дурдом и так долго томилась в нем! А я, дурак, не понимал этого!

Оглянувшись, Иван увидел здание больницы, где в одном из открытых горящих окон толпились, отталкивая друг друга, доктор Фролова, медсестра Сандра и санитары. Все они что-то кричали, но ветер дул в противоположную сторону, и до Ивана не долетали их слова.

Внизу, у входа в здание больницы, стояли полицейские из больничной охраны. Тоже смотрели в небо, поднося к своим лицам рации. Наверное, запрашивали авиационную поддержку.

Иван отвернулся от них и устремил взгляд вдаль. Туда, вперед, где в сиянии звезд и полумесяца темнела, удаляясь в небе, таинственная точка.

В глазах Ивана помутилось от слез. Он понял, что уже никогда не вернется ни в эту больницу, ни в психиатрию. Пропадай его работа, дом, дача в горах! И новый «Лексус», и деньги, и всё, всё на свете!.. «Незаконченный роман, рисунки на полях черновиков – мне не жить без вас! Благословенные страдания над вымыслом! Благословенная нищета! Священная свобода!..»

Иван прильнул к ведьме, мокрой и жаркой, поцеловал ее в волосы и зашептал:

– За колдуном... За колдуном...

2013 г.

НА ТОМ БЕРЕГУ

Повесть

Ты – как отзвук забытого гимна

В моей черной и дикой судьбе.

О, Кармен, мне печально и дивно,

Что приснился мне сон о тебе.

А. А. Блок

1

Чашка с чаем на письменном столе. Струйки пара плывут вверх, растворяясь в ярком свете лампы. На столе – фотография в рамочке: невеста надевает жениху обручальное кольцо. В ее руке букет роз, в волосах белый цветок…

Сергей погасил сигарету, нажал на педаль газа, и черный «форд», мягко тронувшись с места, покатил в сторону шоссе. Замелькали перелески, бензозаправки, указатели мотелей. На посадку шел самолет, на миг заслонив небо в лобовом стекле.

Четыре часа. Сергей потер щетинистый подбородок – первое проявление недовольства. Еще бы! Он-то рассчитывал попасть домой не позже двух. Провожал мать: Людмила Григорьевна на две недели полетела в Киев навестить сестру и племянников. Но вылет самолета задержали, пришлось околачиваться в аэропорту.

Скоро «форд» уже петлял по тесным городским улицам. Сергей заглушил мотор и вышел из машины. Поежившись, зашагал к дому, и его щека привычно терлась о мягкий ворс поднятого воротника.

Пасмурный день, без снега, без дождя, без солнца – обычный нью-йоркский день в начале марта. Лишь холодный ветер, с его наглыми попытками прошмыгнуть в любую щель. Сергей втянул голову в плечи и ускорил шаг.

«Фармазон, опять без шапки», – мама права, повторяя эту фразу с тех пор, как пятнадцатилетний сын заявил о своей взрослости, отказавшись носить допотопную заячью шапку-ушанку. Все же перед отъездом купил модную шапку, отделанную овчиной. Друг Мишка, пьяный в дым, просил в аэропорту: «Оставь на память, в Нью-Йорке таких шапок – море». Не оставил. А сам не носит.

Вот и дом. Подошел лифт. Пальцы Сергея стали тихонько отбивать по стенке кабины что-то из «Битлз». Интересно, сумел бы дядя Костя отстучать «Императорский вальс» Штрауса?

Дядя Костя – библиофил, киноман и шахматный гроссмейстер, проживал в Киеве на одном этаже с семьей Сухоцких. Он работал в отделе кадров какого-то НИИ. Жильцы-пролетарии его недолюбливали, называли «еще тем жуком», очевидно, ощущая свое плебейство перед этим городским аристократом. Книги в его квартире занимали всю свободную площадь, включая спальню и прихожую. Библиотека постоянно ширилась, поэтому дядя Костя был вынужден сдавать книги на временное хранение соседям с правом прочтения, и первыми в этом списке стояли Сухоцкие. Тогда-то Сергей узнал, что кроме Веры Павловны Чернышевского, в литературе существуют и Пышка, и мадам Бовари. Дядя Костя читал по памяти главы из «Евгения Онегина» и, обрабатывая ногти пилочкой, любил повторять пушкинское «о дельном человеке и красе ногтей». Он обучил Сергея игре в шахматы. Обдумывая очередной ход, выстукивал пальцами мелодии по краю шахматной доски. Выбор мелодий зависел от ситуации на поле брани: когда дядя Костя жал по всем флангам, его пальцы отбивали бравурные марши; когда же в атаку шел Сергей и оборона белых трещала, пальцы дяди Кости исполняли что-то до боли грустное. Мелодии сопровождали дядю Костю повсюду и за любым занятием – за чтением газет, у телевизора. Но особое место занимала поездка в лифте: путь лежал дальний – на девятый этаж. Кабина лифта превращалась в зал с прекрасной акустикой, а дядя Костя становился композитором, дирижером и исполнителем в одном лице.

Ухо Сергея уже отлично улавливало все переходы «Битлз», но еще было глухо к классике. Он стал внимательней прислушиваться к тем оперным ариям, которые слушал сосед. Приобрел пилочку для ухода за ногтями. И, превратившись таким образом в «дельного человека», тоже пытался отбивать пальцами что-то складное и, надо сказать, достаточно в том преуспел, но высот маэстро так и не достиг... Дядя Костя, дядя Костя. Мать поехала в Киев, а Сергей даже ничего не передал ему. Хоть бы черкнул пару слов.