Но праздники давно прошли, как-то буднично промелькнуло и Рождество, близился лютый февраль.

…Лиза, стоя на стуле, снимала дождик с окна.

– Алеша, ты? – оглянулась. – Представляешь, сегодня мне приснилось, будто я… – вдруг осеклась. – Ты был у врача?

– Да.

Она подошла, пригляделась к нему, стараясь угадать, почему хмурость, почему две складки на переносице, почему на губах холод.

– И что сказал врач?

– А-а… Сказал, что все о`кей, что я здоров, как бык.

– Он тебя послушал?

– Конечно. Даже измерил давление и выписал таблетки. Ладно, Лиз, давай ужинать, – сказал, уходя в другую комнату. Услышал за спиной шлепки ее тапочек по полу. Понял: допроса не избежать. – Короче, ничего опасного врач не нашел. А он все-таки – крупное светило, со степенью. Кардиограмма и сонограмма у меня нормальные. Он считает, что это – обычное переутомление. Посоветовал побольше отдыхать, расслабляться, обращать внимание на светлые стороны жизни.

– По-моему, он бездушный чурбан, – сказала Лиза и была совершенно права. Но вслух согласиться с ней Алексей, конечно, не мог. – Почему он не назначил тебе другие тесты? Может, у тебя забиты сосуды? Или поражена какая-то сердечная мышца?

– Ну-у, Лиз, ты просто профессор кардиологии, тебе бы в мединституте студентам лекции читать.

– Я не шучу.

– Ты еще очень мало здесь живешь. И не знаешь, что врачи в Америке – прекрасные. Они делают для больных все возможное, чтобы их вылечить. И знаешь почему? Потому что боятся судебных исков от алчных пациентов.

– Перестань надо мной издеваться. Думаешь, я ничего не понимаю?

– Ну почему же…

– Алеша, милый, давай плюнем на все и купим тебе медстраховку. Ведь это же – сердце…

– Медстраховка, положим, тоже еще не гарантия… Лиз, у меня и вправду все нормально.

– Нормально? А нитроглицерин? Я утром наводила порядок в тумбочке и нашла там три бутылочки с таблетками. И в мусорном ведре сегодня валялась одна, уже пустая. Я почитала инструкцию, там говорится, что из-за «овердоз» может случиться и тахикардия, и даже сердечный приступ.

Алексей метнул на нее недобрый взгляд. Ему уже смертельно надоели все эти дозы, тесты, клапаны. Неужели она не понимает, что все это – ерунда? И, черт возьми, что за слежка? Он помнит, как бывшая жена раздражала его своими уборками и чистками, вечно обнаруживая что-то новенькое в ящиках его письменного стола или в его карманах…

– А больше ты ничего не нашла в ведре?

– Больше – ничего, – Лиза резко встала. Почувствовала, что ее лицо покрывается красными пятнами. Она следит за порядком, старается, хочет, чтобы в доме был уют. Снился ей этот уют! И что – она здесь не хозяйка?!

Алексей посмотрел ей вслед. Гм… Однако долго он жил холостяком. Привык. Пора отвыкать.

…Лиза стояла у окна. Пятна обиды сошли с ее щек, и лоб разгладился. Видела, как на безлюдной улице горит какая-то машина. Ногтем соскребла со стекла кусочек засохшей белой краски.

«Да, посмотрела его альбом с фотографиями. Ну и что? Красивая у него была жена, спору нет. Только шея – как у гусыни, и ноги – две сухие кривые щепки, с сучками. К тому же – дура».

Услышала сзади шаги, но не оглянулась.

Его руки легли ей на плечи, обняли, прижали к себе. Она подалась спиной к нему:

– Ты меня любишь?..

ххх

Какой он писатель?! Бумагомаратель. Щелкопер. И что он о себе вообразил? Его удел – газета, а не роман. Да и что он может написать? Что сказать нового? Все уже давно сказано великими.

К черту! Он хочет жить, и жить нормально. По-прежнему будет строчить статьи в газету, сделает карьеру – дослужится до редактора. И будет у них с Лизой семья, крепкая и счастливая. С детьми, путешествиями, деньгами, со всеми страховками.

Жить-жить-жить… Вжикала и трещала прозрачная клейкая лента. Лента была тонкая и слабая, растягивалась, часто рвалась, и тогда Алексею приходилось ногтем поддевать прилипший край.

Пять толстых папок, выгруженных из ящиков письменного стола, лежали перед ним на полу. Пять глав романа. Сотни страниц в каждой папке, испещренных черными кривыми буковками. С бесконечными перечеркиваниями, галочками, стрелками. Мелькали на полях и нарисованные бородатые хасиды, и быки, и точеные женские профили… Черновики. Черновики.

Стоя на коленях, он плотно крест-накрест обвязывал лентой папки. Сколько бумаги-то перевел! И хорошая бумага, из редакции. Босс, если бы увидел, оштрафовал бы за воровство.

– Лиз, я ненадолго. Пойду куплю минеральную воду, – бросил он из прихожей, уже обуваясь.

Отворилась наружная дверь. Алексей – в рубашке, застегнутой не на все пуговицы, в незашнурованных ботинках – вышел за порог. Держал в руках тяжелую бумажную кипу. Подошел к черному пластмассовому баку, что стоял возле крыльца. Завтра – день уборки мусора. Вот и хорошо. Он сбросил крышку.

Лицо Алексея, еще миг назад прекрасное в своей решимости, вдруг брезгливо сморщилось – мусорный бак был полон одноразовых грязных тарелок, пустых консервных банок, коробок от пиццы, вымазанных кетчупом.

«Странно, почему здесь так мало ворон? Вроде бы место подходящее. Пустыри, мусор, опять-таки – кладбище, а ворон почти нет». Алексей задавал себе этот бессмысленный вопрос, идя к горящей машине. Снежинки таяли на его лице.

Огонь шел на убыль. Уже не так ярились багровые языки, не стреляли лопнувшие стекла. Уже хорошо была видна почерневшая плоская крыша, в салоне на месте сгоревших сидений торчали изогнутые трубы. Воняло гарью и паленой резиной.

А над головою – бесконечное и бездонное – плыло черное небо в звездах. Но не смотрел Алексей в небо. Не хотел смотреть. Не мог.

– Если ты это сделаешь, то я!.. я... – мертвой хваткой вцепилась Лиза в его ношу. Распахнутое пальто, шлепанцы на босых ногах.

«Я же умру, Лиза. Не будь тебя, я бы ничего не боялся. Ни страданий, ни нищеты. Ни смерти. Но есть ты. Понимаешь, Лиза?»

Хотел он сказать.

– А-а! – он грохнул о землю проклятый незаконченный роман. И ушел в темноту.

А Лиза, присев на корточки, еще долго собирала и складывала испачканные мокрым грязным снегом страницы.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Длился, длился суд над Станиславом Николаевичем Маханьковым. Конца-края не было допросам, свидетельствам, слухам.

…– Они прокололись, – говорил небритый мужичок, горделиво-презрительно поглядывая на прокуроров и агентов ФБР. – Они не знают русского обычая – выручать друзей из беды. У нас хватит денег на любых американских адвокатов.

Насчет «любых» этот мужичок, пожалуй, несколько преувеличил, по незнанию и самоуверенности. Но три действительно прекрасных и очень дорогих адвоката уже четвертый месяц морочили головы бедным присяжным.

Присяжные пытались вырваться на волю. Один заявил судье, что к нему кто-то ночью позвонил по телефону, нес бред «с чисто русским акцентом». Дама-присяжная пожаловалась, что в метро к ней попытался прижаться пьяный мужчина якобы «славянского типа». Мулат-присяжный признался, что его сосед по дому – русский, в последнее время часто колотит свою жену, и это может невыгодно изменить представление мулата обо всех русских и, следовательно, повлиять на вердикт. Судья всех терпеливо выслушивал, но никого от исполнения почетной должности присяжного не освобождал.

Врали жертвы, свидетели, адвокаты. Одни – спасая свою шкуру, другие – ради денег.

В этом зале не врал только один человек – вор в законе, криминальный авторитет Станислав Николаевич Маханьков. Пользуясь правом, гарантированным американской Конституцией, он вообще не собирался давать никаких показаний.

ххх

Сидя в зале суда, в третьем ряду, Алексей с затаенной ненавистью поглядывал на подсудимого, уже считая Маханькова своим личным врагом. Мечтал, жаждал, чтобы Маханькова посадили. Чтобы упекли его в тюрягу пожизненно и послежизненно.