«Что я сделал вам? — немо кричал мальчик. — Отстаньте!»

Выныривая, одышливо хватая воздух, он видел берег. Там сидела девочка. Она не ушла. Позади нее вздымались черные развалины вулкана, впереди — сняло море. Она была самым четким, самым живым пятном на кромке между водой и сушей. Почему она не ушла?..

Делалось холодно, немели пальцы рук, сводило судорогой колени… Как-то мальчик заблудился в лесу. Снег, деревья, мороз. И жуткая тишина. Он начал стынуть, леденеть, так же немели пальцы, сводило судорогой колени. Ему хотелось звука, голоса, птичьего свиста, — он бы ожил, зашагал, пробудил бы в себе тепло. Его окликнули, нашли… Понемногу тот холод растаял в нем, позабылся. И вот сейчас вновь возник. Мальчик удивился: холодно — это когда ты совсем один. А здесь столько горячего воздуха, такое теплое небо… Неужели всюду есть холод? Ему хотелось, чтобы его позвали, окликнули.

Мальчику почудилось, что он услышал голос матери — тонкий, испуганный. Это взвизгнула в отдалении чайка. Прогрохотал невидимый самолет. По сиянию воды проплыла лодка — на ней беспрерывно, нехотя смеялась женщина. Где же мать и отец? Они, наверное, мало любят своего мальчика, забывают о нем. А то бы приплыли дельфинами, прилетели чайками, приползли крабами. Согрели море, разогнали медуз.

В нем угасало тепло, и с каждым нырком, затяжным, отчаянным, вода тяжелее насыщала его. Он почти не дышал и все-таки жил, он уже не чувствовал холода, сделался скользким, мягкотелым и все-таки двигался. Он пробовал в воде открывать рот, чтобы дышать жабрами. Ему уже хотелось остаться среди рыб, водорослей, в тишине, в мерцании иного света.

Но мальчик схватил рапану. И последняя искра тепла вспыхнула в нем, разогрелась, поплавком вытолкнула его к воздуху. Мальчик четвероногим выполз на берег, приподнялся. Медленно взмахнул рукой, выпустил из ладони тяжесть, попробовал улыбнуться. Возле яркого пятна, которое было девочкой, взметнулись песчинки. Пятно проступило навстречу синими глазами. И мальчик упал на песок.

Минуту он лежал не шевелясь, потом горячий песок нагрел ему живот, и его стошнило. Мышцы, суставы, вдруг ожив, стали корежить, катать мальчика по песку, выталкивая изнутри горькую морскую воду. Она выливалась слезами из глаз, холодным потом сквозь кожу. Ее высасывало тепло сухого воздуха.

Подошли люди.

Мальчик, лежа на боку, видел их ноги — мужские, детские, женские. Он был рад, что его уже не рвало, но встать не мог: временами, как икота, все еще трясла судорога.

— Что с ним?

— Тонул, наверно.

— Он сам, сам!.. — это вскрикнула и заплакала девочка; она всхлипывала, выговаривала невнятные слова; оправдывалась, сердилась. В ее тонком, тягучем плаче было и отчаяние, просьба простить ее за что-то.

К ней подбежала женщина — маленькая, коричневая, с длинными белыми волосами, — схватила ее за руку.

— При чем здесь ты? Мало их тут, ныряльщиков?.. Плавать не умеют, а лезут. Пойдем-ка!

Сверху опустились руки, стиснули мальчику плечи, начали поднимать его.

— Не троньте, — прозвучал спокойный голос. — Пусть отлежится.

Стихли шаги, говор. Внятно заплескались маленькие резкие волны, стало слышно, как с осыпи, подсыхая, скатываются комочки вулканического пепла. Над черными горбами валунов возникло трепетное марево.

Мальчик оперся на ладони, сел.

Какое-то время он был глух и слеп, а потом разом увидел море, широкую дугу залива, белые здания пансионата, коричневые тела на пляжах. И небо, уже совсем чистое, теплеющее; и черный вулкан с росной зеленью на отлогих склонах. Снова возникли для него запахи неведомых трав, цветов, деревьев. Его охватила необъятная нежность юга, губы дрогнули от улыбки.

Он скосил глаза. Возле того места, где сидела девочка, обсыхал серый, угловатый камень.