— Совершенно верно.

— Джо, ботинок у вас?

Сержант Войтершейк принес его. Это был обычный голубой спортивный ботинок с толстой подошвой. Эллери внимательно исследовал разрез.

— Дайте мне, пожалуйста, пинцет и щипцы, Джо. В общем, что-нибудь, чтобы отогнуть края разреза.

Войтершейк подал ему инструменты и лупу. Оба полицейских наблюдали за действиями Эллери совершенно бесстрастно. Эллери развел края разреза и стал изучать через лупу его внутренность.

— Сомнений быть не может. Подошва совершенно новая. Не понимаю, как можно было сделать на подошве такой длинный и совершенно равномерный по глубине разрез. Разве что долго балансировать, стоя на лезвии топора одной ногой. Нет, разрез на подошве явно был сделан специально. Ведь такой спортивной обуви выпускается масса, и купить ее можно где угодно. Поэтому разрез сделан, чтобы облегчить нам идентификацию ботинка. Чтобы нам было легче убедиться, что отпечаток на сигарном пепле оставлен ботинком Марко Импортунато.

Словом, тоже для того, чтобы обвинить Марко в убийстве брата. А Марко уже допрашивали?

— Очень осторожно, — ответил инспектор Квин. — Так сказать, мимоходом. В данном случае спешить ни к чему. Мы пока только зондируем почву.

Эллери поставил ботинок Марко Импортунато на стол. Сержант Войтершейк снова его тщательно упаковал.

— И это все, что есть против Марко? — осведомился Эллери. — Золотая пуговица и отпечаток ботинка?

— И еще то, что он левша, ответил Старик.

— Левша? Ну, просто немыслимо! Сегодня на убий-цу-левшу уже никого не купишь.

— Но видимость такая, что убийство совершено левшой.

— И, конечно, все остальные подозреваемые правши?

— Насчет всех других подозреваемых я не знаю. Мы еще скользим по поверхности. Во всяком случае, Джулио и Нино — правши.

— Почему убийство обязательно было совершено левшой? У тебя что, есть доказательства?

Инспектор Квин кивнул сержанту. Войтершейк молча передал Эллери папку с фотографиями. Инспектор показал на самую верхнюю.

— Вот. Если судить по этому, он был левшой.

На фотографии был снят угол комнаты. Снимок, вообще говоря, не относился к числу шедевров фотоискусства. На нем, однако, был хорошо виден явно феодальных времен письменный стол из дуба — тяжелый, длинный, богато украшенный резьбой. За ним на вертящемся кресле сидел мужчина, или, вернее то, что когда-то было им. Фотограф снимал труп спереди, со стороны письменного стола. Верхняя половина тела и голова лежали на нем. Половина черепа была размозжена.

По столу были разбросаны большое пресс-папье и какие-то бумаги, не залитые кровыо — разбитая часть головы пришлась на газету, впитавшую кровь и мозги. С этой стороны все — и голова, и плечо, и письменный стол — являло собой картину тотального разрушения.

— Судя по ране, один-единственный удар — и сразу наповал.

Эллери сказал это, скептически усмехнулся и указал на фото.

— Непонятно одно: если уж между жертвой и убин-цей развернулось столь ожесточенное сражение, в ходе которого оказались сокрушены и ваза, и мебель, то как оказалось, что в результате убитый мирно сидит за письменным столом?

— Нам остается предполагать, что он был побежден, — пожал плечами инспектор. — После чего убийца заставил его сесть за стол силой или уговорил сделать это. Нашел какой-нибудь предлог или обманул — словом, каждый волен объяснять, как ему захочется. Может, убийца предложил сесть и спокойно обсудить возникшие разногласия. Как бы то ни было, ему удалось нанести удар кочергой. Это единственная теория, которая не противоречит здравому смыслу.

— Можно определить время, когда произошло убийство?

— По мнению судмедэксперта, вчера вечером около десяти часов.

— Кто-нибудь слышал шум борьбы?

— Комнаты прислуги находятся далеко. А стены такие, что в комнатах хоть сотня детей скачи разом — ничего не слышно. В те времена, когда был построен «99-Ист», еще делали настоящие стены. Нет, никто не слышал никакого шума.

Эллери положил фотографию на стол. Сержант Вой-тершейк хотел было прибрать ее, но Эллери вдруг взял ее снова и стал рассматривать.

— А доктор Праути не мог бы более точно определить время?

— Какой ты нетерпеливый, мальчик мой, — сказал Старик. — Правда, это дело не того уровня, к какому ты привык. Нет, доктор Праути не сможет этого сделать — по крайней мере, сегодня. А может, и вообще.

— Ты, кажется, не особенно веришь в успех расследования.

— А ты, кажется, не особенно веришь в нашу версию о левше.

Эллери нахмурил лоб и стал пристально вглядываться в снимок. Стол на нем стоял параллельно стене, которая находилась за спиной у убитого, и боком примыкал к другой.

— Тут, конечно, определить левшу не ахти какая задача, — ответил Эллери. — Достаточно одной этой фотографии. Если убийца стоял вот здесь и бил под таким углом — конечно, при условии, что Джулио сидел действительно в этом кресле, — то удар явно нанесен левшой.

Инспектор и сержант без особого воодушевления кивнули.

— Это все, что ты можешь сказать? — осведомился инспектор Квин.

— Нет, для меня вопрос далеко не исчерпан, — возразил Эллери, — во всяком случае, пока. Проблема вот в чем. Если кто-то пытается навести подозрение на Марко, и если пуговица и отпечаток ботинка — ложные улики — что нам мешает предположить в таком случае, что у пас специально стараются создать представление, будто убийца — левша. Может, все это тоже подстроено? Я хотел бы получше осмотреть место преступления, отец. И еще — ты не мог бы устроить, чтобы нас ждал там личный секретарь братьев — как его — Питер Эннис?

Было девять тридцать пять вечера, когда оба Квина на специальном лифте поднялись на верхний этаж «99-Ист» и вошли в довольно просто обставленный холл, куда выходили восточные и западные апартаменты девятого этажа. На первом этаже им пришлось продираться сквозь осиный рой репортеров и фотографов, поэтому оба были несколько потрепаны.

— Открывайте, — скомандовал инспектор полицейскому, который охранял вход в восточные апартаменты. Тот стукнул в дверь три раза, и другой полицейский открыл ее изнутри.

— Там внизу, небось, жарко, инспектор? — поинтересовался он.

— Сущее побоище. Все в порядке, дальше мы найдем дорогу сами.

Эллери последовал за отцом, рассматривая на ходу высокие потолки и отделку комнат в стиле рококо. Мебель была массивной и происходила, по всей видимости, из Италии, тем не менее в апартаментах дышалось удивительно легко и свободно. Обстановка не была выдержана в каком-то определенном стиле, она скорее отражала каприз архитектора, которого звали, несомненно, Джу-лио Импортунато. Видимо, убитый был человеком легким, добросердечным, любил красиво пожить, размышлял Эллери. Портрет хозяина во весь рост, выполненный маслом, еще более утвердил его в этом мнении. На нем был изображен высокий, рыхловатый мужчина с болыни-ми усами и глазами, выдающими тайную страсть. Художник, видимо, рисовал с таким же чистосердечием, каким отличался и портретируемый.

Наконец, они добрались до места преступления. Библиотека пребывала в том же состоянии, в каком ее застал Питер Эннис, обнаруживший убитого: стулья перевернуты, разбитые лампы — на полу, подставка для каминных принадлежностей опрокинута, и даже обломки древнего табурета по-прежнему лежали там, где он был разломан. Не было только тела Джулио Импортунато — на залитом кровью столе мелом были обведены контуры его головы и верхней части туловища.

— След, надо думать, был там?

Эллери концом туфли указал на дыру диаметром сантиметров в шестьдесят, вырезанную в голубом индийском паласе перед письменным столом.

Инспектор Квин кивнул.

— Да. След зафиксировали.

— Эннис здесь?

Инспектор сделал знак дежурному полицейскому. Тот открыл дверь в дальнем конце библиотеки. Вошли двое. Человек, который шествовал первым, ни в коем случае не мог быть Эннисом. Он выступал величественно, словно капитан корабля. За ним быстрыми мелкими шажками поспешал, как и подобает секретарю, Питер Эннис. Мелкие шажки позволяли ему скрыть заметное преимущество в росте перед своим патроном.