И все равно — трется. Как гребанный извращенец. Потому что Кира выгибается под ним, подстраиваясь под его движения. И ответно трется об него. И с негромким шипением втягивает в себя его нижнюю губу, и прикусывает — слегка. И еще приподнимает бедра и раздвигает — чтобы ему было удобнее об нее тереться. Два тела, отчаянно пытающихся добраться друг до друга.

Освобождает одну руку, приподняться, между телами — как хорошо, что на ее пиджаке одна пуговица. Больше — вырвал бы на хрен! Гладкая ткань топика скользит вверх, наконец-то — не ткань, а кожа. Кожа… ее кожа. Большой палец ныряет под пояс брюк, гладит подвздошную косточку. Губы ее отпустить, чтобы языком обвести идеальную линию челюсти, острого подбородка. Скользнуть языком дальше, вниз, по шее. Поймать на вкус биение пульса.

И почувствовать, как ее ладони упираются ему в плечи.

— Нет.

Теперь из трех слов все три были матерные. Он уперся лбом в ее ключицу, сжал руки на талии.

— Кира, так нельзя… — собственный голос неузнаваем. — Нельзя в такие моменты говорить «нет»! Это запрещено организацией «Красный крест»! Я же сейчас сдохну. Прямо на тебе! Хочешь оказаться под трупом?

— Не хочу, — выдохнула она. — И на полу не хочу. Максим, пойдем в кровать, а?

— Твою ж мать, ханство бухарское! Кровать ей подавай! — он хрипло рассмеялся. А потом резко отодвинулся назад. Секунда — и он уже на ногах. Еще секунда — и Киру вздернули за руку туда же. Прижал к себе.

— На кровати. На диване. На столе. Где хочешь. Только давай быстрее!

Кира не успела ответить — ее за руку потащили. Оставалось надеяться, что в сторону кровати. Пан Максимилиан такой романтик.

— Раздевайся! — их микро-марш-бросок действительно привел к кровати. — Раздевайся сама. Иначе я порву что-нибудь на хрен!

Страсти какие. Кира пожала плечами. А потом спокойно сняла пиджак и аккуратно положила его на пуфик у стены.

— А ты сам собираешься заниматься этим в одежде?

Макс что-то прошипел сквозь зубы и принялся сражаться с пуговицами на рубашке. Вслепую — потому что оторвать взгляд от стоящей напротив девушки не мог. Свет — только из окна. Но ему казалось, что ее белый топ и даже кожа — светятся. Едва уловимым светом.

Не торопясь, словно находилась у себя в спальне, Кира перекрестила руки и потянула за края топа. А потом он так же аккуратно был отправлен к пиджаку. Под белым топом оказался простой белый бюстгальтер. Макс забыл про чертовы пуговицы. В прошлый раз ему показалось, что у Киры там все скромнее. А сейчас бюст выглядит весьма и весьма аппетитно. Сюрприз, и, черт возьми, приятный!

— Не обольщайся, это «пуш-ап», — она будто прочитала его мысли. А потом резко завела руки за спину. Секунда — и белый бюстгальтер присоединился к топу и пиджаку. И Кира осталась стоять перед ним, обнаженная по пояс. Ровная спина и вздернутый подбородок. — И не проси меня обернуться, чтобы поискать с другой стороны. Нет там ничего. Нет. Это — вся грудь. Уж какая есть.

— Дура… — выдохнул он во второй раз за этот вечер. Но совсем с другой интонацией. Бросил строптивые пуговицы, и его ладони вдруг оказались там, где еще недавно были чашечки простого белого бюстгальтера. Пальцы чуть сжались. — Такая дурочка ты у меня…

А потом… потом Макс обхватили ее обеими руками за талию и приподнял, а она тут же обняла его ногами. А затем он наклонил голову. И принялся целовать ее грудь. Кожу — от краев к вершинкам. Губами, потом языком, снова губами. И шептал между поцелуями:

— Не слушайте ее, девочки. Вы просто офигенные. Такие красавицы. А хозяйка ваша… Да она вообще со странностями — наша Кира Артуровна. С головой не всегда дружит. И глупости часто говорит. Так что не слушайте ее. Вы очень красивые. Нежные. Сладкие. Самые лучшие.

Кира попробовала рассмеяться, но вышел всхлип. Который перерос в стон.

— Мааакс… — перевела дыхание. — Ты разговариваешь с моей грудью?

— Ну не с тобой же разговаривать? — глухо отозвался он, уткнувшись лицом в ложбинку между своими недавними собеседницами. — Ты вечно какую-то чушь несешь.

— Макс, отпусти меня, тебе же тяжело.

— Нет.

И он принялся за нее всерьез. Влажно и жарко его губы и язык просто сводили ее с ума. Сначала правую. Потом левую. Идеально сладко. Кира начала дрожать, Вцепилась крепче в его плечи, голова бессильно откинулась назад. Если он еще раз сделает вот так языком — то сжатая пружина внизу живота бабахнет. Точно бабахнет.

Дрожащие от возбуждения женские пальцы гладят дрожащие от напряжения мужские плечи.

— Отпусти.

Он помотал головой, не выпуская изо рта ее сосок. Оргазм подкатил совсем близко.

— Максим, пожалуйста… Я так не могу…

— Ладно, на кровати, я понял!

Он опустил ее вниз резко. Ставшие сверхчувствительными после всех его манипуляций соски царапнули о пуговицы рубашки. Кира зашипела. Макс чертыхнулся извинениями, а она зажала ему рот ладонью. И прижалась всем телом — потому что было и больно, и сладко. И потому что сама уже на грани.

— Послушай, — зашептала ему на ухо. Должна сказать. Ему хочется говорить все как есть. И не должно быть между ними ничего, никаких тайн и секретов. А Макс должен знать. Не Бог весть какой секрет, а знать должен. И почему-то сейчас совсем не стыдно говорить о таком откровенном и интимном. Сейчас стыдливость осталась где-то далеко. — Если ты будешь так и дальше делать с моей грудью…

— Тебе не нравится? — выдохнул он.

— … то я кончу. Очень скоро.

Он замер.

— Только… Только от этого?

— Да. У меня… очень чувствительная грудь. И соски. Я и так уже еле держусь, еще чуть-чуть и…

— Офигеть… — выдохнул ей в висок. А потом отстранился. — Живо снимай с себя все! Я хочу это проверить.

Все она не сняла — на Кире остались простые белые шортики. И ему почему-то было дико приятно видеть такое скромное белье на ней. Не хотела радовать Козикова. А самому Максу любые трусы на Кире в кайф. Лишь бы снять их быстрее. Но пока оставил на месте. Как и свои.

А потом они, наконец-то, оказались на кровати — как ее бухарство и требовало. И там, в постели, капризное, ехидное и взбалмошное ханство окончательно превратилось в нежную и страстную деву. Она металась и всхлипывала, вздрагивала и стонала под его прикосновениями и поцелуями. Была офигенно, охренительно искренней и настоящей в своем наслаждении. И слишком поздно Макс вспомнил о предупреждении. Заигрался. Увлекся. Совсем низкий, горловой стон, ее лопатки отрываются от матраса. Он еще успевает скользнуть ладонью вниз по животу и прижать пальцы к влажному хлопку. Прижать раз, другой. А потом Кира резко вздрагивает, заваливается на бок, подтягивая колени к животу и прижимая обеими руками его ладонь под аккомпанемент тихого: «Чееерт…». А там под ладонью бьется — горячо и ритмично. В комнате слышится восхищенное: «Вау…», сказанное мужским голосом. И позже, когдаКира перестает дрожать, Макс прижимает ее к себе — крепко и плотно. И шепчет куда-то во влажный висок.

— Вот я знал. Я знал, блин!

— Что… Ты… Знал? — дыхание еще не восстановилось.

— Что под всеми этими твоими колючками и ехидством ты именно такая.

— Какая?

— Огонь, Кирюша, огонь… — выдохнул Макс довольно. — Ты — самый настоящий огонь. Такая горячая, сладкая и… и нежная девочка. Жар-птица ты моя…

Ей хочется улыбаться. Смеяться. И быть горячей и сладкой — для него.

— Да ты еще и не распробовал толком, — поворачивается лицом, по-хозяйски закидывает ногу ему на бедро. — Мы еще даже не начали по-настоящему, шановный.

— Не пытайся даже, — в его голосе слышна мягкая усмешка. — Не включай прежнюю Киру. Я видел, как ты кончаешь. Все, смирись. Я знаю, какая ты настоящая.

— Ничего ты не знаешь… — мурлыкнула она ему на ухо. — Этот оргазм не считается.

— Как это?

— А вот так! — Кира без предупреждения скользнула ладошкой под резинку его боксеров. Макс охнул. — Тебя внутри меня не было. Положение «вне игры». Оргазм не засчитан. Я требую… — она двинула ладонью вверх и вниз по захваченному трофею, — Я требую…