— Не передергивай! Но это работу тебе дали мы, и ты должна быть благодарна…

Надоело все это!

— Оксана, дорогая моя, скажи-ка мне, у кого из риэлторов «Артемиды» самое большое количество сделок за последний год? А общая выручка? А средняя выручка? Я пашу на вас как папа Карло, и если вас что-то не устраивает…

— Ну что ты, Кирочка! — поспешил вмешаться Влад. — Девочки, не надо ссориться! Но, согласись, Кира, время экспозиции объекта не лезет ни в какие ворота.

— За столько времени не продать такую квартиру… — снова начала Оксана.

— Сама продавай! — обычно Кире удавалось игнорировать выпады сестры, но сегодня отчего-то все бесило просто ужасно. — Снимите с меня эту квартиру! Или давайте что-то думать с ценой. За эту цену ее вряд ли кто-то купит. Она же завышена раза в полтора как минимум.

— Нет, — отрезал Влад. — Цена не обсуждается. Квартира мне обошлась дорого, и продавать себе в убыток я не буду.

— На «нет» и суда нет. Извините, господа директора, мне надо работать. И ждать идиота, который купит этот чертов пентхаус за ту цену, что вы назначили.

Кира спустилась с крыльца и сразу же закурила. Оксана ее сегодня умудрилась выбесить. Давно бы уже пора привыкнуть. С самого детства.

Они семь лет прожили под одной крышей. Не так много, если вдуматься. В Кириных годах — с восьми до пятнадцати лет. Впрочем, в Оксаниных тоже — они были ровесницы. После смерти родителей, с разницей в один месяц, сестры Раиса и Наталья, в девичестве — Быковы, оказались владелицами двухкомнатной квартиры на Выборгской стороне, в районе Сосновки. Их старший брат, Борис Быков, к тому времени окончательно перебрался в Москву, и на квартиру не претендовал. А вот сестры — очень даже претендовали, ни у Раисы, ни у Натальи не было собственного жилья. Мужей тоже не было, обе были в разводе, зато по одному ребенку наличествовало. Разменять крошечную двухкомнатную хрущевку пусть и в неплохом районе на две однокомнатные благоустроенные квартиры не на задворках мира не получилось. В лучшем варианте — квартира и комната в общежитии или коммуналке. Никто из сестер не захотел поступиться собственными интересами. Так и прожили семь лет вместе — две одиноких женщины и две девочки одного возраста. Одного возраста и совершенно разные по характеру и внешне.

Кира в детстве напоминала черта — невысокая, худая, угловатая, с черными волосами и острыми чертами лица. Прыгать в сугробы с гаражей, играть с пацанами зимой в снежки, а летом в футбол — такими были ее любимые забавы. Ну а когда забав во дворе не случалось — тогда она играла дома, с двоюродной сестрой. Игры у совсем не похожей на Киру русоволосой светлокожей Оксаны были однообразны. Она, Оксана — королева, принцесса, повелительница — в общем, главная и красивая. А Кира, непременно — служанка, камеристка (выучила новое слово после прочтения Дюма) — словом, прислуга. Кира пыталась привнести в игру элемент приключений — например, рвануть за подвесками в другую страну. Но Оксана была неумолима — Кире надлежало подавать принцессе изысканные напитки и кушанья, в роли которых обычно выступали молоко или морс, и печенье, восхищаться королевой и сочинять и приносить письма от таинственного возлюбленного.

А потом девочки выросли. И примирить их не могли уже даже игры. У Киры раньше Оксаны, намного раньше обозначилось грудь. Правда, потом справедливость для Оксаны восторжествовала — первый размер Киры, предмет зависти сестры в четырнадцать лет, так и остался первым. А вот у самой Оксаны все выросло значительно богаче. Но она все равно завидовала сестре. Длинным ногам — пожалуй, единственное достоинство, которое она признавала у Киры объективно. Способности трескать все подряд и не толстеть — самой Оксане приходилось тщательно следить за тем, сколько она ест. Легкости, с которой сестра находила общий язык с парнями — этому Оксана завидовала особенно. Этим парням в черных кожаных куртках, с наглыми прищуренными глазами и лохматыми головами, с которыми она видела Киру уже потом, когда они стали старше, и все-таки сложилось так, что Раиса и Наталья, в девичестве — Быковы, разъехались. Кириной маме дали, наконец-то, служебную квартиру. И двушку в районе Сосновки обменяли на однокомнатную с доплатой.

Смешно и, одновременно, нелепо, но эти детские обиды, зависть и непонимание никуда не делись. И когда жизнь Киры, совершив головокружительный кульбит, привела ее в «Артемиду», где Оксана значилась заместителем директора, а мнила себя еще и совладельцем — тогда вся эта детская возня в песочнице приобрела совсем иные масштабы. Оксана по-прежнему считала себя королевой. Но Кира больше не хотела изображать камеристку — даже в шутку. Какие шутки. Детство давно и как-то внезапно кончилось.

Докурила, бросила окурок в мусорный контейнер. Домой? Да, наверное, домой. Дела еще есть, но ничего срочного, что не могло бы подождать до завтра. Пиликнула сигналкой машины. Зазвонил телефон.

— Слушаю. Да. Конечно, помню. Завтра в три, как договаривались. До встречи.

Улицы города — это его вены и артерии. По которым течет поток — того, что наполняет город. Люди — в машинах, автобусах, маршрутных такси, троллейбусах и трамваях. Большой наземный круг кровообращения мегаполиса. От сердца, которое бьется в центре — на Сенатской, на Невском, на стрелке Васильевского острова, на шпиле Адмиралтейства — наружу, к спальным районам, к рабочим окраинам. Парадиз мастерских и аркадия фабрик, рай речных пароходов. Какой же петербуржец не читает наизусть Бродского?

Кира прибавила громкости. Сегодня в ее машине играет радио, «Серебряный дождь». Гарантированно никакой попсы. За окнами пролетают колонны при въезде на Троицкий мост, мелькают уже зажженные фонари. А потом ее всасывает в себя длинная кишка Каменноостровского проспекта. По нему пилить по пробками до самого конца, потом налево, на Приморский. Три светофора — и Кира дома. Смотрит на часы на приборной панели. Приедет на полчаса, а то и минут сорок раньше матери. Может успеть. Мама не возражает. Мама любит слушать, как дочь играет. Но мама знает, что если Кира ни с того, ни с сего берется за дарбуку[1] и играет в одиночестве, для себя — значит, дочери тоскливо. Зачем маму расстраивать?

Соседи, вешайтесь, подонки. Впрочем, обычно, не жаловались. Сосед сверху, алкаш дядя Толя даже просил ее иногда сыграть. Можно сказать, что у Киры есть преданный поклонник ее музыкального дара. Наскоро схватив из плетеной корзинки со стола яблоко и укусив его за румяный бок, Кира открыла шкаф и выкатила дарбуку — подарок матери, привезенный из Турции. Пристроилась на стуле, барабан зажала между колен, а яблоко между зубами. Что-нибудь попроще для начала. Центр — правой с краю. Справа-слева-справа. И снова, сильно и низко — центр. Справа-слева-справа. Справа-слева легко. Вытащила яблоко, отложила на стол. А теперь то же самое, но быстрее.

Ритм увлекает за собой, держит, заполняет собою все. И не остается места дурным мыслям. На какое-то время значение имеет только одно — держать ритм. Пока ты играешь на барабане, в жизни все четко и правильно. Центр. Справа-слева-справа. Справа-слева легко. И снова сильно — центр.

В окнах горел свет. А это значило одно их двух. Нет, если быть реалистом, это значило одно — Яночка еще не ушла. Ну не торчать же ему до позднего вечера на улице? Кофе с яблочным штруделем он уже испил. Хотелось домой. Черт возьми, это его дом!

Яночка скорбно сидела на чемодане. В прихожей стояла еще пара объемных пакетов.

— Я вызвала такси, — подбородок вздернут. — Ты же меня не повезешь?

— Я помогу отнести тебе вещи, — демонстративно бодро ответил Макс.

Тут очень удачно тренькнул ее телефон, оповещая о прибытии такси. В лифте спускались молча. Заговорила Яночка только возле машины.

— Что, ничего не скажешь на прощание?