– На-ка, умойся, прогони сон.

Ух! От пригоршни талого снега со льдом глаза Твердяны тут же выпучились, а по плечам пробежала властная судорога. Бррр! Она мгновенно проснулась. Роговлада, отложив бритву, для проверки скользнула ладонью по голове и осталась удовлетворена. Твердяна поёжилась, ожидая своей очереди, но, видно, время расставания с волосами ещё не настало. Настало время завтрака.

– Ешь как следует, чтоб до обеда дотерпеть, – наставляла Роговлада. – Это дома ты в любое время кусочек перехватить можешь, чтоб червячка заморить, а на работе так не получится. Там работать надобно, а не об еде думать.

Матушка проворно метала со сковородки на блюдо вкусно дымящиеся ноздреватые оладушки: шлёп, шлёп, шлёп! Обмакивая их в мёд и запивая простоквашей, Твердяна наелась хоть и не до отвала, но весьма плотно – до уютной тяжести в животе, которая сразу начала склеивать веки снова. Эх, сейчас бы назад под пуховое одеялко да в сладкие объятия дрёмы! Но родительница поднялась из-за стола, поцеловала матушку Благиню и поблагодарила её, после чего кивнула дочери:

– Идём.

Кузня стояла на окраине села, огороженная высоким бревенчатым тыном. Открыв калитку в тяжёлых воротах, Роговлада впустила Твердяну внутрь. Кузнечная мастерская представляла собой длинную каменную постройку с широкими навесами вдоль стен. Несколько работниц раздували в горнах жар, другие раскаляли в них заготовки докрасна и переносили на наковальни, сжимая в больших клещах, а третьи с размаху били по ним большими тяжёлыми молотами.

– Это будет охотничий нож, – проводя Твердяну мимо наковален, рассказывала Роговлада. – Из вот этого куска будем делать кинжал, этот пойдёт на косу, а вон тот – на серп. А вон ту рухлядь, – она показала на кучу каких-то старых железяк, – переплавим и на гвозди пустим. Не пропадать же добру.

Попутно она отвечала на приветствия работниц, а Твердяна дивилась про себя: как же рано те сегодня встали, если работа, судя по всему, шла уже давно? Видно, ещё затемно…

– Все ли собрались? – спросила Роговлада.

– Все тут, – отозвалось несколько голосов.

– Тогда будем принимать новую сестру в наши ряды – дочку мою Твердяну. Пока в подмастерьях побудет, а там, глядишь, кое-чему и научится. Ежели хорошей мастерицей станет, примет от меня сию кузню в наследство. Точи нож, Добрена.

Точильный круг со скрежетом пришёл в движение, и широкое лезвие ножа, коснувшись его, брызнуло искрами. Жар охватил щёки Твердяны, а пальцы её заледенели, когда она, раздетая по пояс, оказалась сидящей на подставленной кем-то скамеечке. Руки родительницы решительно и сурово – далеко им было до вкрадчивой нежности матушки Благини! – захватили пучок волос на темени Твердяны и заплели в косичку. Наточенный до бритвенной остроты нож холодно блеснул и срезал первую прядь как можно ближе к голове. Одной рукой натягивая волосы, другой Роговлада подрезала их и складывала на блюдо у Твердяны на коленях. Кучка чёрных кудрей росла, а голове Твердяны становилось всё прохладнее.

– Ну вот, теперь надо завершить дело, – сказала Роговлада.

Твердяна нерешительно дотронулась до затылка: там топорщилась довольно длинная щетина – жалкие остатки роскошной чёрной копны, которая почти вся перекочевала к ней на колени, только на темени осталась короткая косичка. А родительница, к ужасу Твердяны, зачерпнула голой рукой горсть огня из раскалённого горна. Поднеся трепещущее пламя к голове дочери, она усмехнулась:

– Не робей, не обожгу. Обычай таков – в самый первый раз голову огнём очищать следует. Потому что огонь – это Огунь.

Твердяна застыла с одеревеневшей и напряжённой до боли спиной. Ласково приговаривая: «Ну, ну, да не трусь ты», – родительница принялась опаливать остатки волос: одной рукой прикладывала огонь, а другой тут же убирала, не позволяя ему обжечь голову Твердяны. Пахло при этом так, будто палили курицу, а кожу головы временами жгло, но огонь в руках родительницы был чудесно послушен и пожирал только то, что та ему приказывала. Отряхнув голые плечи Твердяны, она наконец объявила:

– Готово. Одевайся. Да возьми волосы с собою.

Натягивая рубашку, Твердяна случайно коснулась своего черепа – непривычно безволосого и чуть шершавого. Теперь до мурашек чувствовалось любое дуновение ветерка.

Самое главное должно было совершиться на Кузнечной горе – в пещере Смилины. По преданию, её когда-то выдолбила сама великая оружейница, устроив там для себя новую кузню. Старую пришлось оставить: столь великую силу прародительница получила от Огуни, что от ударов её молота дрожала земля, а люди в испуге думали, будто это горы вокруг них начали рушиться и раскатываться по камешку. И Смилина перенесла своё рабочее место подальше, дабы не беспокоить соседей страшным громом.

И вот они – замшелые древние ступени, выбитые прямо в поросшем соснами пологом склоне горы. Ветерок холодил затылок Твердяны и ласкался к вискам, первые рассветные лучи румянили далёкие снежные вершины, застывшие в торжественном молчании. Конечно, горы всё знали и радовались за неё – в этом Твердяна не сомневалась ни мгновения. Поднявшись по каменной лестнице вдвоём с родительницей, она увидела обширную площадку-уступ, в рукотворности которой не приходилось сомневаться, равно как и в том, что пещера также образовалась не по воле природы. Обернувшись и глянув на убегающую вниз лестницу, Твердяна ощутила холодок в коленях, а разверстый тёмный зев пещеры веял на неё присутствием кого-то древнего, как мир, живого и вечного. Казалось, это был рот горы, который вёл в её глубокую утробу.

В пещере поместилось бы три кузни Роговлады, а на площадке – четвёртая. Мягко ступая кожаными чунями по пыльному полу и до боли ощущая подошвами каждый камушек, Твердяна невольно держалась поближе к родительнице: прохладный каменный сумрак смотрел на них со всех сторон. Или это разыгралось её воображение? Посреди пещеры угадывались очертания большой чёрной глыбы, похожей на наковальню; может быть, много столетий назад на ней что-то ковали, но теперь она стояла как выходец из древних преданий, тусклый, хмурый и жутковато-разлапистый, с торчащим сбоку толстым рогом. Никто из ныне живущих оружейниц не смог бы ею пользоваться с удобством: даже родительнице Роговладе, на полголовы возвышавшейся над прочими кошками, её рабочая поверхность приходилась выше пояса.

– Роста Смилина была небывалого, – отразившись от стен эхом, раздался голос Роговлады. – Ныне уж не рождаются такие, как она… Да, это её наковальня. А вот и молот.

К чёрной глыбе была прислонена исполинская кувалда с бойком размером с человеческую голову. Её кряжистая рукоять своими очертаниями выражала богатырскую силу и хранила на себе потёртости – следы от работавших ею рук; мысль о том, что в этих местах кувалду сжимали ладони самой Смилины, окутала плечи Твердяны мурашками благоговения. Бережно и уважительно смахнув серую завесу пыльных тенёт, Роговлада не без труда подняла кувалду, крякнула, замахнулась и так хватила ею по наковальне, что вся пещера откликнулась гулом. Звонкое и светлое ядро этого гула родилось в глубинах наковальни, а низкие и густые, как рокот горных недр, отголоски прокатились по полу, стенам, потолку и отозвались толчком у Твердяны под сердцем.