Лучше Лакосты никто не мог ненавязчиво напомнить подданным о благе государства, о былых победах и достижениях. Неистощимое остроумие этого шута вошло в пословицу - он стал героем многочисленных литературных и окололитературных анекдотов. В них рассказывается о неизменной находчивости Петра Дорофеевича в любых житейских передрягах. Вот лишь некоторые примеры.

Лакоста пускается в морское путешествие, и один из провожающих его спрашивает: "Как ты не cтрашишься садиться на корабль - ведь твой отец, дед и прадед погибли в море?! - А твои предки каким образом умерли? - осведомляется Лакоста. "Преставились блаженною кончиною на своих постелях. - "Так как же ты, друг мой, не боишься каждую ночь ложиться в постель?"

Один придворный спрашивает Лакосту, почему он разыгрывает из себя дурака. Шут отвечает: "У нас с вами для этого разные причины: у меня недостаток в деньгах, а у вас - в уме".

Лакоста в церкви ставит две свечи: одну перед образом Архангела Михаила, а другую перед демоном, которого Архангел попирает своими ногами. К нему тут же обращается священник: "Сударь! Что вы сделали? Вы же поставили свечу дьяволу!" - "Ведь мы же не знаем, куда попадем, - невозмутимо отвечает Лакоста, ≈ так что не мешает иметь друзей везде: и в раю, и в аду".

Лакоста прожил много лет со сварливой женой. Когда исполнилось двадцать пять лет со дня их женитьбы, друзья просили его отпраздновать серебряную свадьбу. "Подождите, братцы, - предлагает шут, - еще пять лет, и мы отпразднуем Тридцатилетнюю войну!".

Жена Лакосты ко всему прочему была мала ростом. "Почему, будучи разумным человеком, ты взял в жены такую карлицу?" - спрашивают его. - "Когда я собирался жениться, то заблаговременно решил выбрать себе из всех зол самое меньшее," - парирует шут.

Лакоста якобы принял православие. Через шесть месяцев его духовнику сказали, что шут не исполняет никаких церковных обрядов. Духовник призвал новообращенного к себе и стал корить. "Батюшка, - ответствовал Лакоста, - когда я сделался православным, не вы ли сами мне говорили, что я стал чист, словно переродился?  Правда, говорил, не отрицаюсь. ≈ А так как тому не больше шести месяцев, как я переродился, то можно ли требовать чего-нибудь от полугодовалого ребенка?".

Имея с кем-то тяжбу, Лакоста часто наведывался в одну из коллегий, где судья, наконец, однажды говорит ему: ╚Из твоего дела я, признаться, не вижу для тебя хорошего конца. - "Так вот вам, сударь, хорошие очки", - отвечал шут, подав судье пару червонцев.

Мы выбрали наудачу лишь несколько забавных эпизодов из жизни Петра Дорофеевича. Некоторые из них ≈ плод безудержной фантазии (как и появившиеся в XIX веке анекдоты о проделках шута Ивана Балакирева). Но есть и истории, не только имеющие под собой документальную основу, но и ярко свидельствующие об отношении Петра Великого к своему любимому шуту. Говорится, в частности, о ненависти Лакосты к гоф-хирургу И. Г. Лестоку. И действительно, влиятельный хирург соблазнил дочь шута. Какую же позицию занял в этом конфликте царь Петр Алексеевич? Он принял сторону отца поруганной дочери и жестоко наказал обидчика, сослав в 1718 году Лестока в Казань под крепкий караул и без права переписки (тот был возвращен из ссылки уже только в царствование Екатерины I). Историк С. М. Соловьев замечает по этому поводу, что Лакоста был главным шутом государя. А у Петра, между прочим, было не менее дюжины шутов.

Есть искус окунуться в ту далекую атмосферу неистового балагурства и скоморошества, где правил бал великий шутник своего времени - Петр I. Это он издал знаменитый указ: "От сего дня всем пьяницам и сумасбродам сходиться в воскресенье, соборно славить греческих богов" и воспевать здравницы и многая лета "еллинскому богу Бахусу и богине Венус". Это при нем был создан недоброй памяти Всепьянейший, Сумасброднейший, Всешутейший Собор, состоявший из людского отребья ≈ чем дряннее человек, тем больше было у него шансов попасть в число "прихожан". При этом сам Петр занимал в этой шутовской иерархии скромную должность протодиакона, "исполняя обязанности свои с таким усердием, как будто это было совсем не в шутку". А знаменитые шутовские свадьбы, где невесте перевалило за шестьдесят, а жениху - за восемьдесят! А похоронные процессии карликов! А такое, к примеру, свидетельство очевидца: "Князя Волконского намазали смолой, поставили кверху ногами, забили ему в зад свечу, подожгли и стали водить хороводы с песнями. Дворянина Ивана Маслова надували мехом в задний проход, отчего тот и помер. К потехам царя все готовились, как к смерти". Шутовство Петра - тема отдельного обстоятельного разговора. Мы же сосредоточимся на одном забавном эпизоде того времени, а именно - на выборе потешного короля самоедов.

Здесь необходим исторический экскурс, иначе будет совершенно непонятно, кто же такие эти самоеды, как они жили в начале XVIII века и почему в голову царя пришла мысль поставить над ними главного.

Самоедами называли тогда кочевых ненцев. Русский географ XVIII века И. Г. Георги рассказывает, что живут они на Ямале и Мангазее, ведут кочевой образ жизни, а промыслы их состоят в звериной и рыбной ловле да в содержании оленей: "Семояди росту самаго небольшаго и редко бывают ниже четырех, а выше пяти футов. Впрочем, они коренасты, ноги и шея у них короткия, голова большая, лицо и нос нарочито плоския, нижняя часть лица немало выдалась вперед, рот и уши большия, глаза маленькие черные, веки продолговатыя, губы тонкия, ноги маленькия, кожа смуглая; волосу кроме головы нигде нет... он у всех черной и жесткий. У мужчин виден на бороде один только пух. Женьщины их постатнее, ростом ниже, и черты лица их понежнее, но так же, как и мужчины, некрасивы".

Самоеды были язычниками и поклонялись идолам, питались сырым мясом и пили кровь с большей охотой, чем воду, отличались воинственностью. Зимнее одеяние, которое они носили на голое тело, было сшито из оленьих, лисьих и других кож, а летнее - из рыбьих "шкурок". Это были люди весьма своеобычной ментальности. Знаменитый шведский этнограф и путешественник Филипп Юхан фон Страленберг, побывавший у самоедов как раз в описываемое время, обратил внимание на то, что они пользовались даже особым способом подсчета: "Когда самоеды приносят свою дань, они связывают горностаев, белок и другие шкурки по девять штук. Но русские, которым это число девять не так нравится, при приемке развязывают эти связки и делают новые, по десять штук в каждой". Дикари при этом не понимали, чем не устраивают их такие замечательно удобные для подсчета связки. Как водилось у аборигенов, самоеды имели своего вождя, которому беспрекословно подчинялись.

Но великому реформатору Петру не было никакого дела до их традиций и обычаев. Он отчаянно воевал с отжившей стариной, и своих-то русских часто сравнивал с "детьми малыми", которых надлежало воспитать по его разумению. Что же говорить о каких-то там аборигенах! Самоедами должен править не невежественный дикарь-вождь, прислушивающийся к заунывным камланиям шамана, а именно "король" - политичный кавалер в европейском вкусе. Пусть даже экзотики ради он обрядится в самоедские шкуры!

Было это еще до приезда Лакосты в Россию, в 1709 году. Петр пожаловал тогда титул короля самоедов их "бледнолицему брату" по фамилии Вимени. Есть и другое свидетельство ≈ этот авантюрист якобы сам объявил себя главным самоедом, а царь лишь подхватил и одобрил это. Так или иначе, Петр устроил Вимени шутовскую коронацию, для которой были специально вызваны 24 самоеда с множеством оленей, присягавшие новоявленному королю в верности.

Этот коронованный шут, сообщает мемуарист, принадлежал к "хорошему французскому роду, но в отечестве своем испытал много превратностей и долгое время содержался в заключении в Бастилии, что отразилось на нем периодическим умопомешательством". Приехав в Московию, он не разумел по- русски (не говоря уже о самоедском), и сохранилось письмо, в котором монарх приказывает: "Самоедского князя, который к вам из Воронежа прислан, вели учить по-руски говорить, также и грамоте по-славянски". С русским, однако, Вимени освоился довольно быстро и вскоре по приказу Петра перевел комедию Ж. Б. Мольера "Драгие смеянные" ("Les precieuses ridicules"). Впрочем, как замечает писатель Д. С. Мережковский в своем романе "Петр и Алексей", этот "перевод сделан..., должно быть с пьяных глаз, потому что ничего нельзя понять. Бедный Мольер! В чудовищных самоедских [писаниях] - грация пляшущего белого медведя". А впоследствии М. А. Булгаков в "Жизни господина де Мольера" назвал этот же перевод "корявыми строками".