Наконец в долгих спорах и сомнениях всё было решено окончательно: они поженятся и будут жить вместе. Князь, конечно, сначала огорчится, может быть, даже рассердится, но потом смирится и даст им средства. А не даст, так Андрей сам заработает.

Ранним октябрьским утром, когда князь уже встал, но до завтрака оставалось время, Аня подвела Андрея к двери отцовского кабинета, перекрестила и быстро постучала в дверь.

   — Заходи, Аннушка, — приветливо сказал князь, но вместо дочери вошёл лекарёнок.

Аня хотела уйти, но любопытство было слишком велико. Сознавая абсолютное неприличие своего поведения для благовоспитанной барышни, она прижалась ухом к двери. Звонкий баритон Андрея она почти не слышала, но вот вскрикнул отец, и его громкий бас был слышен отлично.

   — Как тебе такое в голову пришло, дурень!.. Для того ли я тебя сюда взял?! Молчи! Молчи! Всё, что скажешь, — всё бред! Ты забудь и помышление само!.. Как она согласна? Княжна тебе сказала?..

Дверь стремительно распахнулась. Аня шлёпнулась на пол, но сильная рука легко подняла её и внесла в кабинет.

   — И ты, девчонка! Начиталась романов дурацких, куда только эта мисс смотрела!

   — Папенька, вы же сами говорили, что все люди равны! — пролепетала она. Самообладание вернулось к ней, а кровь мгновенно вскипела, ибо княжна была верным подобием своего отца.

Решалась её судьба, и она не могла молчать. — Папенька, мы любим друг друга!

Она ожидала, что её выкрик вызовет бурю ярости, но князь криво усмехнулся, взмахнул рукою и устало опустился в кресло.

   — Дети мои, дети, — печально сказал он. — Вы любите друг друга, и это естественно, вы же брат и сестра... Я ни у кого и никогда не просил прощения, но у вас прошу: простите меня!

Он закрыл лицо руками, но слёзы текли неудержимо по седым усам. Аня и Андрей ошеломлённо и будто заново смотрели друг на друга.

Летом 1812 года в Троицкой лавре и в Вифании было тревожно. Ходили слухи о войне, которую вот-вот начнёт проклятый Бонапарт, но московский главнокомандующий граф Фёдор Васильевич Ростопчин уверял, что войны не будет, а если всё ж таки француз пойдёт, то наша армия быстро поворотит его восвояси. Архиепископ Августин привёз владыке Платону несколько отпечатанных ростопчинских афишек... Чему было верить?

Граф Фёдор Васильевич приезжал в Вифанию в мае для беседы с преосвященным после назначения в Москву и поведал, что весьма обеспокоен активностью масонских обществ. Удаление государем Сперанского их ослабило, но всё же князья Трубецкие, Лопухин, князь Гагарин, Кутузов, князь Козловский, Поздеев и сотни иных продолжают собираться на тайных сходках. Граф открыл митрополиту, что направил любимой сестре императора, великой княгине Екатерине Павловне, письмо, в котором раскрывает, какая опасность таится под благопристойным покровом смирения и любви к ближнему. На масонских собраниях обсуждается мысль о необходимости переменить образ правления, о праве нации избрать себе нового государя — а это уже не туманные мистические рассуждения!..

Платон невольно вспомнил Николая Новикова, ныне забытого всеми в подмосковном своём Тихвинском. Такой поворот, верно, и в голову не приходил московскому просветителю. Ростопчина же митрополит благословил на его служение.

Владыка сильно опасался возможности новой войны, в которой он угадывал большую опасность для отечества, однако дух его оставался покоен. Платон предвидел, что Россия сможет преодолеть страшное нашествие. Старость отняла у него силы телесные, но прибавила мудрости.

Большую часть дня он пребывал один и не тяготился этим. Любимые его ученики были далеко: Филарет в столице, Евгений поближе, владыка поставил его архимандритом Лужецкого монастыря близ Можайска. Приходили письма с новостями, которые всё меньше занимали его ум. Платон часто брал в руки Псалтирь, которую вроде бы знал почти наизусть, и перечитывал псалмы Давидовы, пламенные моления к Господу великого царя, сознававшего себя великим грешником...

Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие моё. Наипаче омый мя от беззакония моего, и от греха моего очисти мя. Яко беззаконие моё аз знаю, и грех мой предо мною есть выну. Тебе Единому согреших и лукавое пред Тобою сотворих...

В послеобеденные часы быстро спадала несильная июньская жара. В распахнутое окно веяло от рощи прохладой. Обыкновенно то было время полной тишины, замирали людские разговоры, тележный скрип и прочие хозяйственные звуки, но сегодня митрополита отрывал от молитвы шумный спор где-то рядом. Старик тяжело вздохнул и будто заново прочитал строки, заученные в юности: Отврати лице Твоё от грех моих и вся беззакония моя очисти. Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей. Не отвержи мене от лица Твоего, и Духа Твоего святого не отъими от мене...

Рядом уже кричали в полный голос, того и гляди до драки дойдёт. Закрыв глаза, митрополит дочитал псалом, перекрестился и, тяжело ступая, пошёл на крики.

В его доме перекладывали печь. Работа шла споро, и Платон не обращал внимания на трёх печников и мальчишку-подмастерье. Теперь он увидел, как они яростно переругиваются, одолеваемые злобой. Оказалось, что у одного пропали три рубля, деньги немалые, и пропали, когда спали после обеда, Чужих не было — значит, взял свой. Потерпевший горячо изложил митрополиту свою обиду и примолк.

Владыка оглядел трёх мужиков и мальчика, с покорностию смотревших на него, и молвил только:

— Идите вечером молиться со мною в храме Преображения!

В тот день 12 июня наполеоновская армия перешла границу. Россия столкнулась с сильнейшим противником. Главный смысл нашествия двунадесяти языков во главе с революционным императором, ниспровержителем старых тронов и устроителем новых, состоял в намерении Наполеона положить весь мир к Своим ногам ради утоления непомерной гордыни. Следовало подчинить страну, выбивающуюся из общего европейского ряда. Новый порядок, который несла наполеоновская армия, долженствовал привести русский народ к «освобождению» от «диких», на европейский взгляд, обычаев и уклада жизни и «реформировать» православную Церковь во «вполне европейскую форму». Поэтому не против французов и Франции поднималась волна народного гнева в России, а за своё сохранение, за страну и обычай, веру и уклад жизни, за то, чтобы оставаться русскими не только по названию, но и по духу.

Александр Павлович, как ни ожидал войны, всё же надеялся на успех предварительных переговоров. Он полагал возможным отвести страшный удар, грозивший гибелью ему и России. Увы, приходилось в одиночку противостоять самой большой и победоносной в Европе армии, ведомой гениальным полководцем, не знающим поражений. Совещания в Вильно шли одно за другим, пока же он поспешил отправить к Наполеону для вручения послания и переговоров министра внутренних дел Балашова.

Неразбериха была полная. Балашов обнаружил, что его генеральский мундир и александровскую ленту уже отправили с обозом на Смоленск. Выполнять миссию парламентария в походном мундире было невозможно. Из затруднения министра вывели приятели: граф Пётр Александрович Толстой ссудил лентою, а граф Евграф Федотович Комаровский — мундиром. К вечеру, взяв адъютанта и четверых казаков, Балашов выехал за русские аванпосты.

В домовом храме митрополита шла вечерня. Священник и диакон совершали её по обычному чину, не зная о начавшейся войне. Митрополит стал на правом клиросе и время от времени окликал печников:

   — Молитесь ли вы?

   — Молимся, батюшка! — откликались те.

Началась утреня. Диакон произносил моление о государе нашем и всяком начальстве, дабы Бог сохранил их, да и мы поживём тихое и безмолвное житие.

   — Молитесь ли вы? — вновь окликнул митрополит мужиков.