В долгих беседах с ней, в чтении даваемых ею духовных и святоотеческих книг, о которых он ранее и не знал, открывались ему неведомые ранее понятия. Утверждение в том, что всё истинное и важное в жизни исходит от Бога и ведёт к Богу, всё же остальное суета сует, пришло к нему вдруг, и разом исчезли все мучительные сомнения.

Деятельный характер Андрея не позволял просто тихо радоваться обретённому сокровищу веры, требовалось теперь же, немедленно начать жить по новому укладу, к которому всё подводило его. Он решил пойти в монахи.

Дело оказалось очень и очень непростым. Начать с того, что нельзя было уйти из Лыскова — Медведев не имел вида на жительство, а в уездной канцелярии выяснилось, что он даже не записан в последнюю ревизию. Не было бумаг, подтверждающих существование на белом свете Андрея Гавриловича Медведева. Ко всему, вольная его назывного отца оставалась в конторе князя, и пропади она, Андрей оказывался крепостным.

Приехавший по весне князь (Анну он оставил в Москве под присмотром многочисленных тётушек) над Андреем посмеялся. Он будто обрадовался возможности подчинить своей воле непокорного юношу, отказывавшегося признавать себя его сыном, а его — отцом. Князь хотел только добра, но так, как он это понимал. Он манил Петербургским или Казанским университетом, обещал твёрдое годичное содержание, а в дальнейшем полную помощь в обустройстве.

   — Мне всё это не нужно! — твердил Андрей.

   — Скуфья тебе нужна? Квас с капустой? — разъярился князь. — Мало ли я тебе сделал добра, почему не хочешь послушать меня?

   — За добро спасибо, ваша светлость, но того, что вы сделали, простить не могу. И не смогу никогда!

   — Так знай, что вольная твоя сгорела! В солдаты отдам завтра же! Завтра же! Негодяй!

1816 год начался для архимандрита Филарета печально. Отец давно болел, ослабла надежда на то, что скоро может подняться, но Филарет в частых молитвах просил и просил Господа о даровании здравия протоиерею Михаилу. Вдруг как-то в полуночную свою молитву он, сам не ожидая, произнёс после прошения о здравии: «...но да будет воля Твоя, Господи!» И нечто неясное и в то же время вполне определённое посетило душу его и приуготовило к принятию скорбной вести.

Брату Никите он написал: «...Нельзя быть без печали, но предаваться ей не должно. Бог есть Отец всех, имеет ли кто или не имеет отца на земле. У Него все живы. Чего недостаёт тому для утешения, кто имеет Отцом Бога? Надо только, чтобы мы старались быть истинными Его детьми, чрез веру в Него и чрез исполнение заповедей Его. Вот неисчерпаемый источник утешений».

И всё же ныло у самого сердце от невосполнимости утраты, от невозможности посоветоваться и услышать отцовское внушение, хотя бы и не был с ним согласен, повиниться перед отцом, ибо все сыновья только после рокового мига сознают, в чём и когда остались виноваты перед родителями.

В письмах он утешал мать, сам черпая утешение в уповании на волю Божию, в вере в неминуемое свидание в мире ином, когда вновь позовёт его батюшка: «Голубь мой ласковый, иди ко мне!»

Испытание было послано Филарету будто для того, чтобы укрепить его перед важным рубежом. Он с головой ушёл в дела академии, подготовку издания своего учебного курса церковной истории, по поручению государя руководил работами по переводу Священного Писания на русский язык.

Князь Александр Николаевич, у которого уже не было секретов от отца Филарета, ему первому открыл в феврале 1816 года волю императора, пожелавшего доставить и россиянам способ читать слово Божие на природном своём языке. Это было то самое, чего страстно желал сам Филарет, и неудивительно, что в созданном высшем переводном комитете он играл ведущую роль.

По его предложению начали дело с перевода Евангелий. Филарет еженедельно докладывал в комитете о ходе работ, защищал исправления от придирок архиепископа Серафима Глаголевского и архиепископа Михаила Десницкого, от замечаний Лабзина и нового голицынского работника Попова. Он же наблюдал за печатанием, вычитывая вечерами гранки и корректурные листы. Работали несколько человек. Евангелие от Марка переводил ректор Санкт-Петербургской духовной семинарии архимандрит Поликарп Гайтанников; Евангелие от Матфея — отец Герасим Павский; Евангелие от Луки — архимандрит Моисей, ректор киевской семинарии.

Сам Дроздов взялся за перевод Евангелия от Иоанна, видевшегося ему особенно важным и трудным для передачи на русском. Любимый ученик Господа апостол Иоанн не просто дополнял фактами уже имевшиеся описания жизни Спасителя, но и освещал искупительное значение Его миссии на земле. Передать сие требовалось с древнегреческого новым слогом русского языка, однако не столь легковесно, как сочинения новейших литераторов Батюшкова или Карамзина.

Теперь новый источник радости возник для Филарета. Во время богослужения он смотрел на молящихся с предвкушением того счастия, которое они обретут в чтении Божьего Слова. При поездках по городу он оглядывал спешащую деловую петербургскую толпу, думая всё о том же, как вдруг приблизится к ним Слово и просветит души и сердца их. Приходила подчас мысль, что, быть может, это и есть то главное дело, для совершения коего он и появился на свет. Мысль сия придавала новые силы и воодушевляла безмерно.

Немало времени отнимали, правда, консисторские заботы, текучка епархиальной жизни с неизбежными разводами и сомнительными браками мирян, перемещениями, спорами и провинностями священнослужителей. Филарет работал, не поднимая головы.

   — Гляжу я на тебя и удивляюсь, — признался как-то его друг, архимандрит Иннокентий Смирнов. — Когда у тебя времени достай писать проповеди?

   — Майские ночи короткие, — улыбнулся Филарет. — Ты, брат, не мог бы меня одолжить деньгами?

   — Неужто недостаёт? — поразился Иннокентий. — Куда ж ты их деваешь?

   — Матери посылаю, сёстрам, племянникам в Москву, — нехотя объяснил Филарет. — Иной раз в академии нужда какая откроется... Так по мелочам всё жалованье и утечёт. А тут прачкам надо платить и переписчикам... Так дашь?

   — Тебе и архиерейского жалованья хватать не будет, — сказал Иннокентий, доставая кошелёк.

Слово было сказано. А на следующий день архимандрит Филарет посетил митрополита Амвросия вместе с другими наставниками академии. Только что в соборе был отслужен благодарственный молебен по случаю окончания второго курса и работники на ниве духовного просвещения ожидали архипастырского благословения на отдых. Настроение у всех было приподнятое, и никто, кроме Филарета, не обратил внимания на некоторую стеснённость владыки.

Побеседовав с профессорами, Амвросий отпустил их, а Филарета оставил.

   — Посмотри, что я пишу! — кивнул владыка на стол.

Филарет подошёл и опустил глаза на большой лист бумаги.

То было представление о доставлении архимандрита Филарета Дроздова во епископы.

Он предполагал такое, но не так скоро и не таким образом; Митрополит смотрел на него с ожиданием.

   — Ваше высокопреосвященство, если вы хотите иметь меня орудием своих действий, если я вам угоден, да будет воля ваша. Если же хотите наградить меня епископством, то это не награда, а подвиг. Наградами же я почтён превыше моих заслуг.

   — Ну, уж это не твоё дело, — отрезал митрополит. — Можно было бы и подождать, кабы не тяготы мои... Тебе первому говорю: скоро подам государю прошение об увольнении на покой. Молчи!.. Слышал небось, как пересуживали мою промашку? Я ведь взял горностай, бывший на погребальном покрове императорской дочери, дабы не испортился он в сундуках. Государю донесли, что, дескать, митрополит на старости лет роскошествует, отделал облачение царским горностаем... И всего-то раз на Крещение вышел с ним, а поди ж ты... С князем я объяснился, да чувствую, неугоден стал. Придёт на моё место Михаил или Серафим, полагаю, что первый всё же, так вот и хочу укрепить твоё положение. Михаил из московских, да кто знает...