Три года продолжались тяготы Андрея Медведева. Уйдя в гневе из княжеского дома, он поклялся больше не ступить туда ногою, однако любые клятвы опрометчивы. Не раз ещё он ходил к князю, смиряя гордыню, а толку не было. Пошла просить мать, но ей барин поставил условие, чтобы Андрей повинился перед ним.

— За что? — вскрикнул Андрей на материнские уговоры. — За то, что сломал мою — и не только мою жизнь? Его светлость мнит себя хозяином моим — так нет же! Лучше в петлю головой, лучше в солдаты!..

Сколько уже знал Андрей историй про незаконных детей знатных вельмож, вдруг, по их хотению и дозволению государя, становящихся полноправными дворянами. Как ни отгонял подобные мысли, всё же иногда тешил себя с усмешкою таким ослепительным поворотом судьбы... Во фраке, с тщательно завязанным платком под горлом, в одной руке цилиндр, в другой тросточка, на высоких сапогах позвякивают шпоры (такой наряд он увидел однажды на молодом франте, гостившем в соседнем имении), он входит в большую залу лысковского дома, а там за клавикордамй сидит Аня... Но такой исход был невозможен, а стало быть, и не нужны были ни фрак с тросточкой, ни формальное усыновление, надежду на которое не оставляла мать.

«Да неужто лишь к этому сводится вся жизнь человека?» — задавался Андрей вопросом, ответ на который уже имел в сердце. Однако знание сие было сугубо умственное. Подспудно же в нём нарастала некая огромная внутренняя сила, и какими же мелкими, ничтожными виделись обычные житейские устремления большинства людей. Будто предлагали ему нынешнему надеть детскую одежонку и так в ней жить...

По рассказам странствующих монахов и Ольги Васильевны он представлял себе и иной образ жизни —монашеский, при котором житейское низведено на последнее место, а вся жизнь с утра до вечера, нет, с ночи и до ночи, от последующей утренней звезды до первой вечерней отдана служению Богу. Смирение, терпение, милосердие заменяют в человеке всё низменное, суетное и постыдное. Не ради скоромимопроходящих радостей сего суетного мира живёт и трудится человек, а ради спасения бессмертной души своей и всех иных человеков... Прекраснее такого служения и нет ничего на свете!

В характере Андрея причудливо сочетались страстность, пылкость воображения и трезвая, скептическая практичность. Он решил уже безоговорочно, что отказывается от мирского образа жизни, однако намеревался прежде проверить и узнать непосредственно, каково оно монашество на деле.

Мать тем временем продала шаль и тёлочку. В уездном правлении нашли нужного человечка, и мелкий чиновник за двадцать пять рублей ассигнациями сделал то, что казалось невозможным: раздобыл копию вольной и метрическое свидетельство, на основании коих Андрей Гавриилов Медведев приписывался в мещанское сословие города Арзамаса. Мать уговаривала его уехать поскорее и подальше, опасаясь княжеского гнева, но у сына были свои планы.

Осенью 1817 года в серенький и пасмурный день Андрей в обличье бедного странника, в лаптях и худой одежде отправился в Саровскую обитель. От многих слышал он похвалы сей обители как рассаднику истинно подвижнической жизни, рассказы о святости некоторых старцев, об их подвигах благочестия и высокой духовной мудрости. Правда, доносилось и иное до него: монахи корыстолюбивы и ленивы, уловляют в свои сети тех, от коих намерены получить пользу для себя.

«А вот мы и присмотрим, как оно на самом деле!» — с такою мыслию шагал Андрей. Прежде принесения немалой жертвы — а часть его души печалилась уходу от мира — он положил твёрдо убедиться, что прославленная обитель достойна его жертвы. «Я-то готов, я на всё готов, но пусть они прежде...» Он не мог ясно сказать себе, чего «прежде» он ожидает видеть, но полагал по отношению к его нищему виду определить, верно ли, что монахи корыстолюбивы. Если так, он намеревался отправиться дальше в поисках подлинно святой обители.

Решительным шагом он вступил в монастырские ворота, не обратив внимания на сирого, убогого, юродивого старика, сидевшего в одной рубашке с голой грудью возле дороги на земле с самым бессмысленным видом. Двор был пуст. Андрей перевёл дыхание, перекрестился на церковный крест и увидел пробегавшего худенького невзрачного послушника.

   — Не скажете ли, куда мне обратиться с просьбой о принятии в братство? — смиренным голосом спросил Медведев.

Послушник Георгий искоса глянул на него и сразу заподозрил обман. Стоявшему перед ним дюжему парню явно не шла нищенская одежда. Речь гладкая, руки чистые, взгляд надменный — не иначе как с худыми намерениями пожаловал.

   — Ступай отсюда с миром! — решительно сказал Георгий. — В святой обители нет места таким шатунам.

   — Да я в монастырь хочу! — повысил голос Медведев, сердясь на непонятливость монашка.

   — Убирайся поскорее, пока я сторожей не позвал! — также повысил голос Георгий.

Мнимый нищий стал запальчиво обличать послушника:

   — Эй, брат! Такое лицемерие несообразно с твоим званием! «Суетная глагола кийждо ко искреннему своему: устне льстивыя в сердце, и в сердце глаголаша злая...» И в стенах обители!.. «Кроцыи же наследят землю и насладятся о множестве мира». Кроцыи, брат, а не гневливые!

Тут уж сомнений быть не могло. Георгий схватил с земли палку и замахнулся на обманщика, но подошедший на крик монах остановил его:

   — Брат Георгий, окстись!.. Что вам угодно?

   — Мне... мне угодно немедленно видеть настоятеля!

   — Его нет в обители.

   — А кто же у вас начальник? — Андрей решил уже, что, если и начальствующие столь же бестолковы и лицемерны, как тот послушник, он немедля уйдёт в Арзамас и постарается забыть о Сарове и своих возвышенных мечтаниях.

   — Пройдите к отцу казначею. Вон его домик, — указал монах.

«Неужели всё обман?.. Неужели я, с искренней жаждой послужить Господу, всего себя — молодого, сильного, умного — готовый отдать на уединённое и скудное пребывание за монастырскими стенами, я, столь горячо, со слезами молившийся Милосердному Создателю нашему о даровании просветления и утешения, я опять окажусь один?..»

Едва Медведев открыл дверь, как наперерез ему метнулась тень.

   — Ты куда? — строго спросил келейник.

   — Мне надобно увидеть отца казначея, — уже без притворной приниженности сказал Медведев.

   — Он занят.

   — У меня срочное дело. Вы доложите только, что Медведев, лекарь из Арзамаса... — Андрей тронул за пазухой свёрнутые ассигнации, решив, что отдаст деньги и уйдёт молча.

   — Не буду я докладывать, — решительно сказал келейник, — Подождите.

   — Так вот вы какие... — Он заплакал от горького разочарования, слёзы потекли из глаз. Это был конец всего! Он бежал, он спешил, он горел одной страстью... и вдруг покатился в отверзшуюся пропасть холодного равнодушия. — Так вы...

Легко отстранив с дороги келейника, Медведев распахнул дверь и вошёл в комнату, откуда слышался разговор. Седобородый отец казначей и чернобородый иеромонах подняли на него удивлённые взгляды. В комнате было тепло от большой голландской печи, по навощённому полу были разостланы пёстрые половики, на подоконниках и жардиньерках стояли горшки с цветами и клетки с птичками.

   — Ты кто? — недоумённо спросил отец казначей, с ужасом смотря, как высокий и плечистый парень с чёрной шевелюрой и курчавой бородкой шлёпает грязными лаптями по белому полу. — Ты зачем ворвался сюда?

Такого Андрей перенести уже не мог. Он стоял и молча слушал, как уже третий монах строго отчитывает его и гонит. Слёзы катились из глаз его, но сказать дрожащими губами ничего не мог. Повернулся и ушёл.

Недоумевающий казначей сбавил тон и пытался остановить странного гостя, но Андрей уже ничего не видел и не слышал.

Он пробежал всё такой же пустой двор, решив, что не оглянется на обитель, которая лишь по названию рассадник благочестия, а на деле...