— Ваше величество, — ничуть не смутившись, отвечал священник, — я требую от них, чтобы они внимательно слушали уроки. И я очень доволен ими.

При всей гневливости Николай Павлович не был самодуром. Возражений он не любил, но, когда они оказывались разумны, выслушивал внимательно. После жалкого заискивания проштрафившихся семёновских офицеров мягкий отпор батюшки императору даже понравился, хотя виду он не показал. Повернулся и вышел.

   — Если у вас и в этом классе нет порядка, — бросил через плечо директору, — то о других и говорить нечего!

Однако зашёл в актовый зал с большими портретами покойного государя Александра Павловича и своим собственным. От осмотра минералогической коллекции отказался. Вообще-то везде был порядок, чисто, воспитанники одеты аккуратно, учителя имеют вид благообразный... Чувство раздражения и гнева как-то пропало, и к выходу Николай Павлович направился в ином настроении. Возле той двери он вдруг остановился и, сделав знак свите остаться, вошёл в класс.

   — Продолжайте преподавание, батюшка! — приказал император и присел за первую парту, не обращая внимания на побледневшего мальчика, едва не свалившегося с другого конца скамьи. Чем-то заинтересовал его этот попик.

Отец Василий чуть дрогнувшим голосом продолжил рассказ о понятии христианской надежды, следуя филаретовскому катехизису. За дверью недоумевали директор и свита. Никогда ранее при посещении гимназий государь не оставался слушать урок. Государь пробыл в классе более четверти часа и вышел незадолго до звонка. Лицо его оставалось столь же величественно-невозмутимым, но простился он с директором много милостивее, чем здоровался.

Войдя во дворец, Николай Павлович поспешил на половину императрицы.

   — Поздравляю, моя дорогая! — объявил он Александре Фёдоровне. — Я нашёл детям законоучителя! Знающ, объясняет понятно, добр. Он мне сразу понравился!

Так сын сельского диакона иерей Василий Бажанов стал учителем царских детей.

Новый обер-прокурор Синода князь Пётр Сергеевич Мещёрский был человеком кротким и благочестивым. При нём в Синоде установился строгий порядок и благочинный дух. Внешняя обстановка не переменилась со времён князя Голицына: то же мрачновато-внушительное убранство присутственной комнаты, те же чиновники — два обер-секретаря, три столоначальника и четверо писцов. Князь Мещёрский сохранял ровные отношения с архиереями — постоянными членами Синода.

Обыкновенно присутственными были три дня в неделю. Очередной секретарь докладывал дела (как правило, по пятьдесят дел) и старался уложиться в три присутственных часа. Вопросы бывали редко, разве что дело касалось кого-нибудь из преосвященных. Секретарь же предлагал решение, кое и утверждалось собранием, если только на нём не присутствовал московский владыка, способный повернуть весь ход заседания.

Формально первое и решающее слово в Синоде принадлежало первоприсутствующему митрополиту петербургскому и новгородскому Серафиму, но известно было, что не меньший вес имело и мнение киевского митрополита Евгения, любителя русских древностей, рьяного борца с расколом и западным духом. С другой стороны, владыка Евгений по старости и немощам редко мог бывать в столице, чаще же бывал московский владыка. Мнение Филарета в Синоде было почти непререкаемым, но все, до ночного сторожа, знали, что владыку Филарета в Синоде лишь терпят ради его великой пользы для дел. Война Фотия и Шишкова против филаретовского катехизиса и толкований на книгу Ветхого Завета, трения из-за запрещённого Библейского общества, недовольство самого государя — всё это любого иного давно бы превратило в отставного архиерея в глухом северном монастыре, но Филарет слишком выходил за рамки обыкновенного архиерея.

Важную роль в Синоде играл и духовник покойного государя отец Павел Криницкий, старик величавой внешности, по характеру самовластный, мстительный, капризный и горячий до бешенства. В холерный год он вдруг стал преследовать придворного протодиакона Борского, который по незнанию и без всякого умысла взял себе в прислуги ту самую горничную, которая прежде жила у зятя императорского духовника. Уж чего опасался отец Павел, отчего горничная была отпущена или сама отказалась от места, синодские чиновники разузнать не смогли. Криницкий потребовал от протодиакона немедленно сменить прислугу. Тот удивился и отказался, за что был лишён места и послан в Ярославль. Николай Павлович имел отличную память на лица, заметил отсутствие приметного протодиакона и распорядился вернуть его в Петербург ко двору. Гордый старик не хотел допустить его служить с собою, и только повеление государя заставило Криницкого переломить своё упрямство.

Голос нынешнего царского духовника протоиерея Музовского ценили в Синоде невысоко. Обер-священник Главного штаба и гвардии, он был весьма образован, приятнейший собеседник, при дворе признавали его как занимательного рассказчика, но по службе он был прост чрезмерно. Подчинённые лица распустились при нём донельзя и позволяли себе слишком многое. Нередко, когда Музовской играл в обществе в карты, стоявший за его спиною придворный протодиакон в грубых выражениях поправлял начальника, не выбирая слов, а тот слушал и молчал. Игра в карты (а вернее, проигрыш обер-священнику) имела немалое значение для получения протекции Музовского.

Мелкие слабости и страстишки духовных лиц редко выходили на поверхность, но уж когда о них узнавал государь, пощады не было.

В1829 году тамбовский епископ Евгений вызывал массу жалоб и нареканий, превратившись в страшилище для духовных и мирян своей жестокостью и несправедливостью. Тамбов плакал от железного правления преосвященного. Николай Павлович пробовал вразумить его, но успеха не имел. Перевели его в Минск архиепископом. И оттуда пошли потоком мольбы сменить преосвященного. Осенью 1833 года Николай Павлович отправил его в Тифлис грузинским экзархом. Мещёрский рассказал ему, что обрадованные минские жители служили по этому поводу благодарственные молебны, а из подчинённых никто не пришёл проститься с архиереем.

   — Ай да владыка... — протянул государь. — Будем надеяться, что на Кавказе его строгость придётся к месту. Но объясни мне, князь, почему раньше ты не докладывал о Евгении? Об нём, верно, и раньше писали дурное?

Мещёрский переложил из руки в руку бархатную папку с бумагами.

   — Да, ваше величество... Слухи доходили, но... Но владыка Серафим счёл возможным пренебречь. У них там с губернатором были нелады и...

   — Всё больше убеждаюсь я в том, — будто рассуждая сам с собою, произнёс император, — что правды мне никогда не узнать. Неприятные и огорчительные известия от меня скрывают... кто из корысти, а кто из опасения огорчить меня, вовсе забывая о благе России...

Он отвернулся от обер-прокурора и смотрел в окно на свинцовые воды Невы, на крепость, откуда вот-вот должен был ударить полуденный выстрел, на чаек, белыми молниями то плавно, то резко взмывавшими над рекою. Мрачный месяц ноябрь. Жена хворала. Воспитатель Карл Карлович Мердер в очередном докладе сказал о лености наследника. Польская заноза не давала покоя... Но что-то ещё он хотел спросить у Мещёрского... Не пора ли заменить его? Экой рохля, архиереи вертят им, как хотят...

   — Князь, ты мне докладывал о прошении московского владыки относительно перемещения игумена Игнатия... Верно?

   — Точно так, ваше величество. Владыка Филарет ходатайствовал о переводе его из вологодской в московскую епархию и назначении настоятелем Николо-Угрешского монастыря. Синод прошение удовлетворил. Вологодский владыка Стефан не возражал.

   — Передай, чтобы решение Синода приостановили. Графиня Орлова мне столько хорошего рассказала об отце Игнатии, что я хотел бы лично его увидеть. Если Брянчанинов понравится мне, как и прежде, я его Филарету не отдам.

Едва князь Мещёрский вышел, император распорядился пригласить на сегодняшний вечер князя Голицына в Михайловский дворец. У невестки был музыкальный вечер, в перерыве которого Николай Павлович прямо сказал князю Александру Николаевичу, что недоволен управлением Мещёрского в Синоде и тому следует подать в отставку.