Вел он ее через Глинск, к Бугу… На рыночной площади несколько заключенных вкапывали виселицу, один узнал Мальву, это был предсельсовета из Овечьего, уже немолодой человек, Степан Дудко, он поклонился Мальве, потом сокрушенно покачал головой. По ту сторону площади маленькие разрушители принялись за очередной домишко. Увидав Мальву в сопровождении жандарма, они притихли. К дому, некогда такому родному для Мальвы, подошла машина, из нее вышел Кон рад Рихтер, часовой у калитки отдал ему честь, выбросив руку вперед, и отворил перед ним калитку. Потом часовой пропустил Мальву. Сколько раз в своей жизни входила она в этот дом, а не заметила, что деревянные ступеньки крыльца посередине совсем стерты. Наверно, потому не заметила, что тетка Палагна застилала их ковриком…

Здесь все отдает смертью. Мальва ощущает ее запах — изысканный запах мыла, которым пользуется Рихтер, мыла нездешнего, с едва уловимым ароматом ландыша и еще какого то цветка. И вот в этом преддверии смерти взгляд Мальвы ненароком остановился на инвентарном номере стола, выбитом на белой жести. Стол знакомый, под зеленым сукном, с львиными лапами, а вот номера этого она почему то не замечала. Может, его и не было. Да нет — бляшка прибита двумя гвоздиками, головки у них ржавые и лишь номер четкий, словно только что выбит:,… «Это сумасшествие, наверно, так начинается сумасшествие», — и она снова повторяет мысленно это число.

«Кто ты такой на нашей земле? Даже стол этот захвачен грабительски. Вон номерок на нем. Наш номерок. И гвоздиками прикреплен нашими. А твое на нем разве что число!» Ах, вот почему засел у нее в голове этот номер! Они напали на нас 22-го, июня… Вот почему она не может избавиться от этого навязчивого числа…

На сукне несколько гильз, скрепленных булавками, пять или шесть револьверных гильз. Рихтер показывает на них и спрашивает у нее через Шварца:

— Кому принадлежат эти гильзы?

— Какие?

— Вот эти, что на столе. Вам?

Гильзы нацелены на Мальву своей черной пустотой. Откуда ж ей знать, чьи они?

— Шеф полагает, что гильзы принадлежат десятому. Десятому из нашего десанта. — (Шварц так и сказал — нашего).

Но Мальва притворяется, что ничего не знает про десант. Какой десант? Где, когда?

«Двадцать два… двадцать два… двадцать два…» — читает Мальва, создавая для себя небольшую, недоступную для них зону независимости, своего почти подсознательного бытия.

— Десятый шел к вам. Он пришел?

— Я не знаю такого — десятого…

— Он был у вас прошлой ночью. Вот эти гильзы, шеф подобрал их на запруде. Это был ваш муж — Федор Журба. Не так ли?

— Федор? Федя?! Неужели он???

— Шеф так думает. У него есть доказательства. Вещественные доказательства. Вот. — Шварц встал, взял замусоленную книжечку, подал Мальве: — Посмотрите. Здесь список высокоурожайных звеньев. И урожайность сахарной свеклы за несколько лет. Мы нашли это в Зеленых Млынах. На хуторе Властовенко…

— Почерк не Федин. А люди знакомые… в звеньях. Нет, это не его книжечка. У него была совсем старая, потрепанная. Я теперь припоминаю. Но каким образом это очутилось там, на хуторе, не знаю…

— Я же говорю… Десятый из десанта. Его сбросили с парашютом…

— Федю сбросили? Да он боялся самолета! Когда передовиков катали на самолете, он отказался. Побоялся. Какой же из него десятый? Сами подумайте… Вы же умный человек, Шварц. Кто возьмет в десант Федю? Да он высокой скирды боялся.

Шварц поговорил с Рихтером. Вероятно, перевел ему Мальвины слова. А она тем временем снова углубилась в созерцание инвентарного номера. Рихтер, выслушав Шварца, вышел из за стола, поинтересовался, чем она занята. Поймал ее взгляд на бляшке. Порывисто подошел, закрыл бляшку пальцем. Спросил через Шварца:

— Это был ваш стол? Ваш номер?

Шварц знал, кому принадлежал стол, но перевел Мальве вопрос шефа.

— Нет, не мой, — ответила Мальва. — У меня был маленький столик. В Зеленых Млынах. В сельсовете. Без номерка… — Мальва вздохнула, сама дивясь своему вздоху. Шварц перевел ее ответ.

Рихтер улыбнулся, снова сел в кресло. Кресло черное, с драконами на высокой спинке, в свое время его, кажется, принесли сюда из больницы… Там в этом кресле умер Володя Яворский. Мальве вспомнился тот рассвет, Глинские петухи пели тогда так же, как и сейчас, но Мальва их словно не слышит, тогда их не слышал Володя, а сейчас она. «Это перед смертью», — подумала Мальва, напрягши внимание и убедившись, что за открытым окном действительно где то поют петухи.

Рихтер открыл ящик, достал белый лист бумаги и положил перед Мальвой. Потом дал ей ручку.

— Пишите, — перевел Шварц.

— Что писать?

— Состав подпольного райкома…

Мальва, не задумываясь, обмакнула перо в чернильницу, размашисто написала: «Мальва Орфеевна Кожушная».

И подала Шварцу лист. Он был поражен ее откровенностью.

Но после того, как эта запись была переведена Рихтеру, тот совершенно спокойно сказал Шварцу несколько слов, и переводчик вернул лист Мальве.

— Шеф просит писать дальше. Он рад, что вы правильно понимаете суть дела. Скрывать и в самом деле нечего.

— Больше я никого не знаю…

— А вам и не надо знать. Вы напишите…

— Товарищ Валигуров, оставляя меня, предложил мне завербовать вас, Шварц. Он сказал, что вы можете стать для подполья необходимым человеком. А я, как видите, не успела этого сделать. Но если вам так хочется, я могу дописать вас. — Она склонилась над листом, занесла ручку. Заколебалась.

— Писать, писать! — крикнул Рихтер.

Мальва записала: «Фридрих Янович Шварц — переводчик, до войны — начальник районного похоронного бюро».

— Все! — сказала Мальва. — Больше я никого не знаю. — И передала лист. Фридрих Янович долго вчитывался, потом передал написанное Рихтеру.

— Скажите ему, что я не успела вас завербовать. Просто не успела. Так и скажите.

— Скажу, — покорно проговорил Шварц, встав на деревяшке. Рихтер выслушал его, сокрушенно покачивая головой, должно быть, хваля его за откровенность, ведь Фридрих Янович мог об этом и промолчать, не передавать просьбу Мальвы.:

— Я сказал, — обратился Шварц к Мальве, словно сбросив с себя тяжелый груз. — Вы, правда, имели это в виду?

— Что?

— Завербовать меня. Мальва молчала.

— Считайте, что вы это сделали. Не думайте, что мне с ними сладко. Полагаю, что моей родине тоже не сладко. Как и вашей…

Потом он стал что-то говорить Рихтеру. Мальва не поняла, что именно. Но по тому, что они оба слоено бы забыли о ней, о ее присутствии, догадывалась, что речь шла о пей, как об отсутствующей уже.

— Ваша последняя просьба? — вдруг перевел Фридрих Янович вопрос Рихтера.

— Моя? Какая же может быть у меня просьба? А, есть одна!.. — вдруг вырвалось у Мальвы. — Освободите детей. Глинских детей. Тех, что ночуют в подвале. Там сыро, холодно, дети голодные, еще совсем маленькие. Мерзнут. В тряпках завелись вши.

— Сейчас я скажу ему. Дети, и правда, не виноваты… Я знаю о них.

Рихтер выслушал спокойно, даже с некоторым сочувствием.

— Шеф тронут вашей добротой. Но вам следует просить за себя. По законам, которые у нас действуют, он вынужден вас…

— Я готова… Так и скажите ему.

— Я сказал. Шеф спрашивает: а как же райком?

— Какой райком?

— Подпольный, которым вы руководите, руководили?

Рихтер что-то долго растолковывал Шварцу, тот перевел:

— Шеф полагает, что вам лучше остаться в подполье. Другого выхода он не видит… И я тоже не вижу, — вставил скороговоркой Фридрих Янович, — Вам помогут сегодня же организовать бегство. Сегодня ночью…

— Зачем? Мне некуда бежать… Я дома. Пусть бежит он.

— Оставьте, Мальва. Вы понимаете, о чем речь. Вы же умная женщина. Я знаю вас давно. Еще с тех пор, как вы родили сына. Была весна… Я работал тогда завхозом в больнице. У меня не оказалось стекла для большой лампы… А вас привезли ночью. Паника, крик, беда… Слава богу, сын растет. Подумайте о нем. Это я уже от себя… Сколько ему?