- Ай-ай, это потрясающе! Целые сутки вы ходили по минам. Ни пост, ни самолеты не заметили вас.

- Может быть, и заметили, однако не доложили начальству, и нам пришлось идти в Акутан. Потеряно впустую восемь суток во время войны.

- Ай-ай! Я разберусь, выясню.

Через час капитан второго ранга любезно раскланялся и покинул судно. Я взял с полки книгу, расположился поудобнее в кресле и стал читать. Через десять минут в каюту постучал еще один моряк. Этот был чином пониже. Он пришел с толстой тетрадью, в которую записал мой рассказ о злополучных событиях 23 декабря.

Переводчик между тем рассказал мне о порядках на острове. Кроме сухого закона, здесь строгая военная цензура. Офицеру в чине майора поручен просмотр всей корреспонденции. В каждой части есть человек, которому передаются письма в незапечатанном виде. По большей части это священник в военной форме. О просмотре корреспонденции личному составу базы объявлено официально. Издается газета с надписью: “Вынос газеты за пределы острова категорически запрещен”. Чтобы военнослужащие могли послать газету родным и близким, выпущен специальный новогодний номер.

Наконец я остался один и с наслаждением продолжал читать роман Вальтера Скотта.

Но снова раздался стук в дверь. Опять переводчик и с ним военный в чине армейского капитана. Форма американских военно-воздушных сил.

Капитан представился и попросил меня рассказать о событиях 23 декабря. Пришлось все повторить. Я считал, что помогаю союзникам в войне против общего врага.

Добросовестно заполнив страничку в записной книжке, капитан с гордостью сказал:

- Наши летчики первого января и сегодня, четвертого января, бомбили Парамушир. С последнего полета они недавно возвратились. Все живы и здоровы, а бомбы оставили японцам… Приезжайте к нам в гости, - пригласил капитан. - Летом у нас хорошо - озера, речки, хорошо ловится рыба, есть форель. Даже трава растет, - закончил он с усмешкой, - похожая на овес. Лето есть лето, а сейчас январь на дворе. Как ваши первооткрыватели, русские мореходы, заметили, здесь, на острове, всегда осень. И летом может быть снег и зимой дождь. Так и живем.

Он сказал еще, что адмирал Флетчер справедлив, но строг и что все его побаиваются.

На следующий день грузовые операции закончились, буксиры немедленно отвели нас на рейд, и мы отдали якорь на глубине тридцати саженей.

Баржу привели только вечером. К девяти часам вечера взяли 66 тонн дизельного топлива и, не теряя ни минуты, двинулись в путь. Порт назначения - Сиэтл; там мы должны выгрузить остальной груз - руду. Как я уже говорил, руда вызывала у меня беспокойство. Плавучий груз мы, увы, оставили на Адаке. Осталась руда. Центр тяжести, и без того низкий на лесовозах, еще больше понизился.

Полученная в порту навигационная карта на январь предсказывала сильные ветры. “Роза ветров” была угрожающей.

Что же сказать об американцах на Адаке? Как они приняли наш теплоход, как отнеслись к нам, советским морякам?

Все делалось от души, без всякого нажима. У нас об этих встречах остались самые хорошие воспоминания.

Рядовой американский народ явно сочувствовал советским людям. Но в то же время в Америке действовали иные силы. Мне запомнились очень назойливые вопросы переводчика о Камчатке. Он приносил секретную карту полуострова, где с большой точностью были указаны названия с русским произношением. Смысл его вопросов, касаемых Камчатки, мне показался странным.

В субботу 8 января вышли в Тихий океан. Ветер крепкий, северо-западный. Пасмурно. Кривая барометра ползла кверху, но вскоре стала падать, а ветер перешел на западный, потом к югу, набирая постепенно силу. К пяти часам утра 9 января восточный ветер достиг штормовой силы, зыбь быстро возрастала.

Молим морского бога прекратить свои забавы. Судно качает и с борта на борт и с носа на корму. Вода в трюмах прибывает. Заклинило руль. Новое испытание, ниспосланное нам, мы совсем не заслужили. Остановили машину. Через полчаса механики устранили неисправности, и мы снова легли на прежний курс. Ветровая волна усилилась. Мы приближались к центру циклона.

Когда наше отнюдь не маленькое судно поднималось на волнах, часть днища оголялась и словно повисала в воздухе. В стремительном своем падении, коснувшись воды, судно испытывало удары, потрясавшие его до основания. Когда оголялся винт, машина освобождалась от связывающих ее сил, и грохот дизеля врывался в рев разбушевавшейся стихии.

Временами корабль зарывался в белую кипящую пену. Сотни тонн воды обрушивались на палубу, и неопытному человеку могло показаться, что судно никогда больше не всплывет на поверхность. Но вот кос судна опять возникал среди волн, стремительно поднимался вверх, и вода с шумом сбегала в океан через штормовые шпигаты. Вахтенный штурман записал в судовой журнал: “Жестокий шторм, 11 баллов. Зыбь до 9 баллов”. В такую погоду мало кому удается заснуть после тяжелой вахты. Спать приходится по-особому, упираясь ногами в стенки каюты.

Чтобы предохранить корпус корабля, изменили курс к югу. Хотя и адски качает, однако удары прекратились. А ветер все крепчает. К шестнадцати часам 9 января он достиг ураганной силы. Теперь речь шла о том, чтобы сохранить корабль от гибели.

Старпом Петр Николаевич проверил запасы воды и продовольствия в спасательных шлюпках. Добавили мясных консервов и галет. Петр Николаевич и боцман Павел Пономарев, помогавший старпому, прекрасно понимали, что спустить шлюпки в ревущее и грохочущее море вряд ли удастся. А я, расположившись между телеграфом и стенкой рулевой рубки, размышлял о надвигающейся катастрофе.

Корпус не выдержит… Насосы не справятся с откачкой воды. Погибнет судно, люди. Кто же виноват? Конечно, капитан. По тем временам он ни с кем не делил вины. Недоглядел, не предусмотрел, не распорядился… - все он, капитан. “Но, черт возьми, разве не предупреждал я начальника пароходства о недоброкачественном ремонте, не просил лесного груза до порта назначения?” - доказывал я кому-то невидимому. И тут же с досадой себе: “Ну и кусай теперь себе локти и утешайся тем, что ты все это предвидел и не мог ничего изменить”.

Заглядывая вперед, оговорюсь, что через полтора десятка лет приказом министра ответственность капитана за аварию разделили между всеми лицами, участвующими в подготовке судна в рейс.

Но вернусь к тем штормовым временам. Петр Николаевич с трудом открыл дверь, прижатую ветром, и вошел в рубку. В это время судно стремительно повалилось на борт, он, не удержавшись, поехал по мокрому настилу и очутился у меня в объятиях.

- Запасы в шлюпках, на местах, - сказал он, отдышавшись,- и аикерки с водой.

- Лево руля судно не слушает, лево не идет! - испуганно крикнул рулевой. - Смотрите, я положил руль лево!

Действительно, аксиометр показывал всего пять градусов, и судно катилось вправо… Мы встретились со старшим помощником взглядами.

По-прежнему дул ветер от востоко-северо-востока ураганной силы. Огромные серо-зеленые волны поднимались и справа и слева, и по носу и по корме. Барометр продолжал падать.

Что делать? На этот вопрос должен дать ответ капитан, и дать немедленно.

Громко и тревожно зазвонил звонок машинного телефона. Старпом взял трубку.

- Насосы не берут воду. Уровень воды в носовых трюмах поднимается.

Судно сделалось игрушкой волн и ветра. Плавучесть его будет ухудшаться с каждым часом.

- Пойдемте посоветуемся, что делать, - обратился я к стармеху.

Судовые часы показывали без трех минут час ночи.

В каюте мне запомнились бархатные зеленые занавески на окнах, ложившиеся при качке почти горизонтально, и пенные потоки воды, катавшиеся с борта на борт. Что-то скрипело и постукивало внутри теплохода, словно он охал и просил помощи.

- Виктор Иванович, - без всякого вступления спросил я, - вы можете починить руль?