Действительно, указанное место — «Шпиль» на набережной Ангары — был сооружен изначально как памятник царю, официальному инициатору постройки Транссибирской магистрали. В годы Советской власти царя убрали, и царя заменили на шпиль (в честь первостроителей Транссиба). Несколько лет назад шпиль обратно заменили на царя. Но в свежем издании «Энциклопедии» забыли внести поправку. И про столичный статус Иркутска не написали. (Исправьте у себя в Вольной Энциклопедии, издание 2006 г, на странице 156.)

Я подарил даме книгу «134 вопроса».

— Вы зря называете их книгами, это ведь брошюры![2] В своих брошюрках вы дезинформируете читателя, и оскорбляете нас, коренных иркутян. Вы не знаете даже элементарных вещей! Например… А ответы на все вопросы мы сами знаем, у меня автостопный стаж не меньше, чем у вас!

Дама пришла на тусовку в сопровождении своего мужа-журналиста. Он тоже обличил меня в незнании «элементарных вещей». Но я не обижаюсь. Ведь незадолго до них, на другую тусовку, пришли два 75-летних общительных старичка. Один из них (его звали Виктор Ледяев, маленький седой дедуля) сказался вообще самым умным из ныне живущих людей. Он изобрёл собственную физическую теорию, которую назвал Моя Модель Мира — сокращенно МММ. Про Ледяева я расскажу ниже, а пока вернусь к даме.

Отругав меня за всё на свете, дама и её муж-журналист поспешили уйти. В начале октября они ехали в Монголию, снимать фильм про барона Унгерна.

— Что это за барон Унгерн, — спросил я их-уходящих, и так вновь напоследок обнаружил своё невежество.

— Ах, он даже этого не знает, — страдальчески переглянулись патриоты иркутских земель. Барон Унгерн, как я потом узнал, в 1919 году проник из Прибайкалья в Монголию, объявил себя реинкарнацией Чингисхана, объединил вокруг себя некоторых поверивших в него монголов, но был через год предан, выдан большевикам, перевезён в Советскую Россию и казнён в Новосибирске в 1920 г. Только исключительно тёмный человек может не знать такие вещи.

Вероятно, этот барон был последним легитимным правителем Монголии, «преемник и реинкарнация» Чингисхана.

На этом я завершу описание иркутского патриотизма. Да, действительно, десять лет назад я лишь мельком осмотрел «последнюю легитимную столицу России». Но сейчас у меня в распоряжении было несколько месяцев, чтобы изучить её получше. Итак, чем же отличается последняя легитимная столица России Иркутск, от других российских столиц, более известных, но менее легитимных?

(Патриотам Иркутска просьба не читать! Данное сравнение весьма субъективно и обусловлено внешними факторами!)

ОТЛИЧИЯ — ИРКУТСКА ОТ МОСКВЫ

1) Отличия звуковые (слуховые).

В целом, значительно меньший уровень шума и меньше техногенных звуков вообще. А самые распространённые иркутские звуки в радиусе 30 метров от нашего дома следующие. Во-первых, звук сплющиваемых пивных жестяных банок (соседи снизу, дворники, собирают жестяные банки, плющат и сдают их). Звук льющейся воды (писающие пьяницы не смогли дойти 15 метров до туалета). Собачий лай. Нехорошая ругань и выяснение отношений пьяниц.

2) Отличия внешние (зрительные).

Центр Иркутска застроен (как уже клеветнически замечалось мной в книге «Автостопом по России») деревянными перекошенными избушками. В среднем им лет по сто. Полусгнившие, некоторые — вросшие в землю, перекошенные, населённые пьяницами, вялыми стариками, квартиросъёмщиками-узбеками, пришибленными чем-то детьми и другими пассивными элементами общества. Причём окраины (где живёт 90 % народу) — обычные многоэтажки с нормальными людьми. Но центр — этакая бич-деревня в городе, которую, по большому счёту, давно пора бы снести и застроить многоэтажками.

По деревянности Иркутск похож на соседний Улан-Удэ. А вот Ангарск, Чита или Новосибирск — города многоэтажные, совсем другого характера. Избушки в центре там не размножены.

3) Вечерние.

Вечерняя и ночная жизнь в Иркутске почти не развита и выражается, в основном, в пьянстве и разборках. В 22 часа перестаёт ходить транспорт. Это, кстати, ещё нормально: в некоторых российских городах последние автобусы отправляются в 21, в 20 и даже раньше. Вот, когда мы были во Владивостоке, там городской транспорт работал до 19.30!

Но мне было непривычно, что после 22 часов в центре города не остаётся ни автобусов, ни нормальных вечерних людей. Алкаши, маты, редкие подозрительные компании людей недоброй внешности.

3) Транспортные.

Всем понятно, что в Иркутске нет метро, автобусы называются «маршрутками» и стоят 5–6 рублей, а электрички и поезда ходят только в две стороны — на восток и на запад.

4) Городские.

На площади Кирова — на Главной Площади — уже 20 лет гниёт огромнейший парадный недострой, так называемый «дом на ногах». На берегу Ангары, уже почти готовая, торчит недоделанная «высотка» этажей на 12. Самые парадные места города заняты долгостроями века.

В Иркутске значительное число улиц с односторонним движением. Большинство главных проездов в центре города (на обеих сторонах Ангары) — односторонние. Поэтому маршруты автобусов с непривычки странные — кольцевые.

В Иркутске обнаружен всего один подземный пешеходный переход (на остановке Волжская).

5) Съедобные.

В Иркутске и области не растёт никаких фруктов! Яблоки, груши и всё остальное везётся из Китая или из Средней Азии. Поэтому все фрукты дороги. Еда вообще дорогая, нет ни одного вида местной дешёвой еды (кроме хлеба).

6) Дети и взрослые. Малолетние обитатели Иркутска, встречаемые нами, выглядят не очень счастливыми, забитыми, прокуренными. Нередко можно встретить их попрошайничающими. Имеющих какие-нибудь свои собственные интересы, увлечения — таких весьма немного. Также и взрослые — более медленные, чем москвичи, менее довольные жизнью, чаще пьянствующие, чаще не удовлетворённые своим местом в жизни и не предпринимающие никаких телодвижений, чтобы своё место в жизни найти и обустроить. Медленнее захватываются всем новым, менее способные к экстравагантности, к необычности. Больше ориентирующиеся на массу, на «как все», и «я что — хуже?», и «куда все — туда и я». Менее способные на самостоятельное мышление и на выделение себя из толпы. Почти никогда не способные противопоставить себя массе, коллективу. Больше времени посвящающие приобретению разных ненужных вещей.

Парни, намеренные пойти в армию, в Иркутске встречаются в несколько раз чаще, чем в Москве, Новосибирске, Питере.

Неудивительно, что те немногие люди, что ощущают себя «белыми воронами», чувствуют, что они не такие, как все, — или усердно мимикрируют под общую массу, или перелетают в Москву, Питер, Екатеринбург, Новосибирск и другие крупные «живые» города.

Кстати, о детях. В нашем квартале водилась целая тусовка не очень сытых детей. В жизни их преследовали разные неприятности. Один из детей, Кирилл, 12 лет, довольно тощий и со следами ожогов на руках и организме. «В школе меня кипятком облили, — рассказал он. — Старшие взяли на кухне ведро кипятка и начали меня поливать. Я вырвался, убежал, они за мной, я спрятался под стол, они на меня всё ведро и вылили. Потом два месяца лежал в больнице.» Живёт Кирилл с родителями-алкоголиками в деревянном доме без окон. Окна когда-то были, но их очень давно выбили, поэтому их закрыли ставнями. Но в доме не темно — жгут круглосуточно дармовое электричество.

Второй, очкастый Юрка, в свои 14 лет был коротышкой (правда, достаточно накачанным коротышкой). Познакомились во дворе. Я решил подарить ему книжку «ПВП», но тот отказался — оказывается, не умеет читать. Из школы его давно выгнали, как не поддающегося обучению. По-моему, у этих детей в детстве отбили все желания делать что-то, стремиться к чему-то.

— Когда вырастешь, что ты в жизни будешь делать? — спрашиваю я 14-летнего парня.

— Хочу много денег. И джип. Буду ездить на джипе: вж-ж-ж-ж! Ж-ж-ж!

У нас дома было много халвы — я нашёл дешёвое оптовое место, где халву продавали ящиками (по 5 килограммов). Поэтому когда дети приходили к нам в гости, они первым делом набрасывались на халву. Правда, ничего другого сладкого обычно дома не было. За один поход к нам дети (в количестве 5–6 штук) съедали килограмма полтора халвы, а может и побольше.