Это было настоящее чудо, которое мы пережили. Очень все бытово. Вот ты был одним, потом нажал на клавишу магнитофона, закрутилась пленка – и через двадцать секунд ты уже совершенно другой человек. Чудо.

Преображение.

«Нового» себя легко утратить, если неправильно обращаться с тем даром, который ты получил.

Играть так, как это делали всякие «Веселые Ребята» и другие «Голубые Гитары», молотить чушь советских композиторов, а потом на гастролях в далеких Сочи или Владивостоке зарубить «Об-ла-ди-об-ла-да» – это и значит утратить ту свежесть, непосредственность и открытость восприятия мира, которую дала нам тогда музыка «Beatles». Стирается настоящее, внутренее, главное – остается одна форма. И во что превратились все эти музыканты «Веселых Ребят» и других ВИА? Чем они занимаются? Что они играют и поют? Ведь это главное для человека, одаренного свыше, человека, почувствовавшего рок-музыку. Это его визитная карточка, это его настоящее «я».

Если ты играешь рок-н-ролл, ты должен забыть обо всей этой беде, не забивать мозг попсовой хренотенью и не вступать в дискуссии с попсовыми композиторами.

Это страшные люди.

Я имел множество бесед с этими людьми, многие из них весьма успешны – это еще хуже.

Все они прекрасно знают, как играть рок-н-ролл, легко объясняют все недостатки гитарной игры Кита Ричардса, недотягивание нот у Мика Джаггера, проблемы с интонированием у практически всех певцов, легко разносят в пух технику Брайана Мэя и, в общем, очень убедительно рассказывают о том, что западная рок-музыка (то есть вообще вся рок-музыка) – штука очень простая, и хороший ученик музыкального училища легко может все это сыграть-спеть, ничего в этом такого особенно сложного нет. «Нет, ну конечно есть очень красивые вещи», – говорят они и тут же наигрывают на фортепиано какую-нибудь забубенную попсу из репертуара Шер или там Линды Рондстарт.

Потом ставят записи каких-нибудь певцов или певиц, для которых в данный момент пишут аранжировки, и говорят: «А вот, послушай это. Вот голос! Вот мелодия… Ля-ля-ля… А гитарист как здесь сыграл у нас? Жу-жу-жу…»

И ты слышишь полную херню, которую забудут через час после того, как она выйдет в эфир, слышишь одинаковые стандартные гармонии, набившие оскомину еще сорок лет назад, и совершенно бессмысленное пение, игру музыкантов, которым плевать на то, что они играют, поскольку они записали свои треки для певицы Ивановой, получили по триста долларов и пошли в другую студию – писать точно такие же треки для певца Петрова, а вечером в клубе будут играть с певицей Сидоровой – те же самые песни, только в другой тональности и с другими словами.

Вам нравятся песни Игоря Матвиенко? Если нравятся – дальше не читайте.

Рок-музыка – вещь не техническая. К музыке как таковой, к классической музыке то есть, она имеет очень условное отношение. Сказать проще – вообще никакого отношения она к академической музыке не имеет. Это другой вид искусства.

Здесь тоже у каждого свой путь, музыка – всегда разная, тем и хороша.

Если бы Майк захотел заниматься музыкой в смысле «музыкой» – вряд ли у него что-то получилось бы. Петь он не мог совсем, бывает такое – ну не идет. На гитаре он играл тоже довольно слабенько, у него не было ни техники, ни ритма, ни, в общем, кажется, и желания серьезно заниматься инструментом.

Но для рок-музыки у него было главное – понимание того, что он делает. Понимание того, что он такой же, как Лу Рид, как Чак Берри, как Джон Леннон, что он, когда выходит на сцену с гитарой, – ничем от них не отличается и встает с ними на одну, что называется, планку.

Это дано не каждому – во всяком случае, в России.

Большинство музыкантов как-то все-таки комплексуют. Смотрят в рот «авторитетам» – случись какая-нибудь встреча с этими «авторитетами» от музыки – и внимают. А внимать тут нечего. Нужно играть то, что придумал, – вот и все.

Майк, не умеющий толком ни петь, ни играть, стал в нашей стране рок-н-ролльщиком номер один – и с того места, которое он занял, его уже никто и никогда не спихнет. Он один из первых (а возможно, и первый) начал играть то и так, как играют и играли в Америке и Англии, с той же подачей, с теми же смыслами – не текстовыми, но музыкальными, с тем же звуковым давлением (которое не зависит от качества инструментов и аппаратуры), с той же злостью и с той же радостью.

Майку в определенном смысле повезло. В первую очередь с тем, что у него ни разу в жизни не было настоящей большой, хорошей студии.

Кит Ричардс писал в воспоминаниях, что во второй половине семидесятых для звукозаписи наступило страшное время. В ней, точнее, в аппаратуре для нее случилась революция – каждую неделю появлялись новые примочки, обработки и пульты, новые приспособления, строились новые студии – и многие хорошие звукорежиссеры просто потерялись среди всего этого. Ричардс писал, что если раньше он ставил перед барабанной установкой один микрофон и на записи барабаны гремели как гром, то теперь он ставит пятнадцать микрофонов, а на ленте было какое-то жалкое пуканье.

Последний на сегодняшний день альбом The Rolling Stones – «A Bigger Bang» – группа записывала в домашней студии в доме Мика Джаггера. Когда сессии закончились и музыканты прослушали то, что получилось, Джаггер сказал: «Ну, теперь пойдем в настоящую студию и там все сделаем точно так же». Группа посмотрела на Джаггера хмуро и ни в какую «настоящую студию» не пошла, оставив все как есть.

Просто нужно понимать смысл и суть той музыки, которую группа собирается записывать.

Ритм-энд-блюз не пишется в огромных помещениях, разделенных на секции, в которых каждый музыкант сидит в наушниках и не видит бэнда. Еще хуже, когда музыка пишется потреково: пришел барабанщик, записал свою партию, потом пришел басист – и так далее. Это мертвечина. Ну, или другая музыка – не ритм-энд-блюз, не рок-музыка, во всяком случае.

В музыке, которую играл Майк (и все его любимые музыканты), группа должна играть вместе, глядя друг на друга и подпитываясь друг другом. Запись должна быть живой.

Другое дело, что потом можно дописать четырнадцать гитар и восемь партий баса, выбрать куски понравившихся дублей, но основа должна быть живой, все должно быть сделано вместе и сразу. Чистить – потом.

Самая значимая студия в рок-музыке – Chess Records. В любом случае, она должна быть самой значимой для тех, кто играет музыку, близкую к «Зоопарку» Майка.

Маршалл Чесс, наследник отцовского предприятия, говорил: «В „Чесс“ мы могли в понедельник сочинить песню, написать текст и музыку, во вторник записать, в среду сделать обложку, в четверг напечатать сингл, а в пятницу она уже была в эфире местной радиостанции».

Блюз – это жизнь, это живое дыхание, его нельзя раскладывать на составляющие и, в идеале, – даже оцифровывать. Хотите слушать блюз (ритм-энд-блюз) – покупайте проигрыватель и виниловые пластинки.

Майк записывал свою музыку в идеальных для себя условиях. Хорошая, дорогая студия убила бы его музыку – что и начало происходить, когда он пришел в Студию документальных фильмов, – разница в звучании малоуловима, но она напрочь убивает драйв, группа звучит как хороший эстрадный бэнд. Музыканты купились на студию, на то, что там называли «качеством», – и едва не убили музыку.

Маленькая студия – это не синоним определения «плохая студия». В студии должна быть комната, где играют музыканты, магнитофон (не компьютер) и пульт с контрольными колонками – чтобы прослушать записанное. Все остальное для рок-н-ролла не нужно вообще. Лучшие, классические альбомы рок-н-ролла, которые переиздаются и продаются до сих пор, – все были записаны именно в таких условиях. Chess Records и Sun Records – вот учебники по звукозаписи и сочинению песен.

Примерно в таких же условиях пишет музыку и Гребенщиков – единственная разница в том, что он использует компьютер, – но у него и музыка другая. Он любит вводить в свои песни индастриал и петли, он идет в ногу со временем.