Если у Мариши остались некоторые сожаления об их пер вом приюте, о маленькой комнате с белым полом и завешенным от пешеходов окошком, то у Анатолия — никаких Квар тира здесь была действительно отличная: обои в нежный цветочек, голубой пластик на полу, кафель в ванной и в кухне, белая плита… Это вместо той, на гнутых ногах, черной, заставленной баками и ведрами, облитой чьими-то щами. Правда, Мариша в ту старую, общую кухню старалась в час пик не заходить. Вставала пораньше, часов в шесть…

— А это Для чего, Толя? — спросила она, показывая какой-то черный металлический предметик.

— Чтобы второе блюдо не подгорало. А это вот под бак.

Все-то он знал, словно век жил по комфортабельным квартирам. А для Мариши все было ново: и цветные краны, и рогатые шпингалеты, и шнурочки, за которые следовало дергать, чтобы зажечь свет. И она сейчас себя чувствовала не только счастливой, но и растерявшейся.

— Ну, ты чего это? — ласково спросил Анатолий.

— Вот бы мама моя поглядела!.. — сказала Мариша. — Когда я совсем маленькая была, у нас печь топилась по-черному. Потом уж тятя трубу вывел.

Стояла сухая и теплая июньская погода. Мариша с Анатолием перевезли свои вещи, которых набралось порядочно, но выкинуть что-нибудь было не в Маришиной крестьянской натуре. А подарить что-то из скарба было некому: родня далеко и вроде в старье не нуждается. Была некоторая горечь и в том, что никто из этой родни не видел сейчас Маришину новую квартиру.

Вскоре после переезда явились с поздравлениями молодые работницы со швейной фабрики, принесли подарок к новоселью: фужеры и рюмки в красивых коробках.

— Девочки, — растроганно сказала Мариша, — зачем же вы так потратились? Мы ведь и не пьем…

— Просто для красоты в сервант поставите. Это же чешское стекло, что вы, Марина Парфеновна!

Девчонки сами извлекли из коробок фужеры и рюмки, протерли и расставили по столу. Июньское солнце переливалось в голубых и розовых гранях, как будто налили в эти рюмки что-то искристое и сладкое.

— По секрету, Марина Парфеновна, сто двадцать отдали. Фабричный комитет семьдесят пять рублей выделил, остальное собрали.

Было уже поздно, когда снова раздался звонок. Мариша вздрогнула: она еще не привыкла к звонкам, у них на Симоновском валу в дверь просто стучали. Появилась молоденькая и эффектная Катя Полуничева, сразу стала искать глазами, во что бы поставить большой пучок гвоздик.

— Я знала, что к вам девчата собираются, но я хотела персонально.

Анатолий запрятал босые ноги под койку. В первый раз в жизни он как будто сконфузился. Бочком пробрался к двери на кухню поставить чайник со свистком, импортный, который ему тоже подарил кто-то из сослуживцев.

— Спасибо тебе, Катя, садись. У нас тут пока еще…

— Не все сразу, не все сразу, Марина Парфеновна. Мариша смотрела на Катю и улыбалась. Четыре года назад, во время летних отпусков, Марише дали в помощницы эту самую Катю. Девчонка, как все девчата в девятнадцать лет: не очень организованная, не шибко внимательная, к труду не привыкшая. Рабочего халата Катя носить не пожелала, появлялась в платье из ткани «космос», до того коротком и узком, что ни нагнуться, ни разогнуться. Платье это было, прямо сказать, не для рабочей обстановки.

— Почему вы, Марина Парфеновна, никогда меня на счет моей личной жизни не спросите, — улыбаясь, заметила однажды Катя. — Это вы такая недушевная?

Мариша видела, что девчонке просто очень хочется поболтать. А время было горячее, конец месяца, да еще квартального. На контрольном столе лежит груда неклейменых бирок, громоздятся стопы штапельных халатов, и если на каждый хоть по полминуты, и то до конца смены не переглядишь. Тем не менее Мариша спросила:

— А что же у тебя, Катя, случилось в твоей личной жизни?

Как Мариша и ждала, ничего особенного не случилось. К Катиной болтовне она постепенно стала привыкать, делу это как будто бы и не очень мешало. Они проработали вместе больше двух месяцев. Катя побаивалась, что придется расстаться, что ее опять пошлют в цех, на упаковку.

— Марина Парфеновна, может, вы за меня замолвите словечко? Мне очень хочется в ОТК остаться. Я бы старалась, честное слово!

Мариша уже догадывалась, что Катиному самолюбию льстит, что она «контролер». И когда у нее спросили насчет Кати, сказала, что надо ее обязательно придержать в ОТК, что из нее контролер может получиться хороший, потому что глаз у этой девчонки острый.

Мариша явно перехваливала, но решила, что если оставят ей Катю в помощницы, уж она ее до ума доведет. Однако их обеих ждало разочарование: на место контролера ОТК метил кто-то другой, у кого была заручка в отделе кадров. Все-таки зарплата гарантированная, большая прогрессивка, а чтобы, например, за машиной или на раскрое столько заработать, хорошие руки нужны.

— За что же вы человека обидеть хотите? — спросила Мариша у своего начальства. — Девчонка старалась…

Был слух, что Катя с фабрики уходит, что те два года, которые она на фабрике «оттрубила», ей были нужны для поступления в вуз. Но после очередного трехнедельного отпуска она вернулась в цех.

— Здрасьте, Марина Парфеновна! А я на Селигере была. Хотите, фотографии покажу? Это я в купальнике…

Почему она с этими фотографиями пришла к Марише, а не к кому-нибудь из девчат, это Марише было неясно. Но она обрадовалась, что Катя опять здесь.

— Треп идет, что я в текстильный провалилась, — сказала она как-то Марише. — Представьте, я даже заявление не подавала. А к вам у меня просьба… Я перехожу на пошив, поучите меня немножко, вы же такой мастер!

Мариша заверила, что поможет. Да не только она, любой поможет. Швея — хорошая специальность на все времена: сколько ни шьют, а все не хватает.

Сейчас, когда Катя пришла с пучком гвоздик, она уже перевалила на второй курс вечернего механико-технологического техникума. Работала не хуже других, но главный авторитет снискала своей деятельностью по линии спорта и Туризма. Прошлым летом возила группу девчат-швейниц на Белое озеро.

— Я вам белозерские фотографии принесла, — сказала Катя Марише. — Почему-то на фотографии я всегда хуже, чем в жизни.

Она оставила Марише на память одну из фотографий, чаю пить не стала и умчалась. Принесенные ею гвоздики пахли так крепко, что Анатолий чихнул.

После сегодняшних визитов Мариша долго не могла уснуть. Подняла голову и оглядела комнату, к которой еще совсем не привыкла. В открытую дверь с лоджии врывался прохладный полночный ветер, надувалась и колыхалась занавеска.

«Надо, пожалуй, закрыть, — подумала Мариша, — страшновато что-то». Она, конечно, не того боялась, что кто-то влезет: какие воры на десятом этаже? Но она никогда еще не спала так высоко над землей, почти под самым небом, рядом со звездами, и уже очень давно не ощущала на щеках, на плечах такой тревожной прохлады. Вдруг вспомнилось, как бывало в детстве, когда стемнеет, мать выносила из избы грудную Лидку, чтобы не мешала плачем спать отцу. Маришка выходила тогда вместе с ними. «Господи Боженька, да в кого ж она у нас такая оралистая? — покачивая у груди Лидку, тихонько и ласково сетовала Евгенья. — Али кто сглазил нашу девочку?» На воле Лидка постепенно затихала, и мать с маленькой Маришкой сидели тихо возле избы и смотрели на густо-синее небо, искали на нем звезд.

— Это ты все не спишь? — поднявшись на локте, спросил Анатолий. — Спи. Парфеновна!

Еще тогда, когда она опоздала на похороны своей свекрови, Мариша подумала о том, что следует все-таки узнавать о жизни своих близких прежде, чем с ними стрясется какая-нибудь беда. После этого Мариша регулярно стала писать младшей сестренке Лидке, отчаянной голове, которая укатила из деревни прямо на Сахалин. Лидка в ответных письмах сообщала главным образом про то, что и почем можно купить на приморской толкучке. Понять, довольна ли сестра своей жизнью, из писем этих было трудно. Но, зная Лидкин характер, можно было предположить, что та не пропадет, даже если и натворит чудес.