Мне снится, что я на санках, на вершине холма. Мои руки обхватывают Финна, но, когда мы съезжаем вниз, я одна. Меня окутывает ледяной холод, и нет ничего, кроме снега, нет других детей с санками, нет отца, нет Финна, хотя я все еще могу ощущать его тепло.

Я одна. Плачу в кровати, принадлежащей незнакомцу, который не захотел, чтобы я умерла в его смену.

— Не плачь, — говорит мне маленький Генри. Он беззвучно передвигается по деревянному полу, чтобы остановиться рядом со мной, но вместо того, чтобы просто смотреть, он прижимается своей щекой к моей, пытаясь по-настоящему помочь мне. Я не могу не обнять его, этого ребенка, который занял место Финна в моем сне. Держа его в своих руках, я чувствую себя прекрасно и комфортно, но, тем не менее, рыдаю.

— Я не возражаю, чтобы ты плакала на моем одеяле, — говорит Уилл. — Но, может быть, лучше, если Генри уйдет, — он выхватывает Генри из моих объятий и мягко подталкивает его к двери.

Уилл проскальзывает на стул рядом с кроватью, и я не могу смириться с тем, как непривычно он выглядит здесь, несмотря на то, что на нем та же одежда, те же волосы и те же тату. Может, это потому, что я никогда прежде не видела его в дневное время.

— Ты в порядке? — звучит так, словно он искренне беспокоится.

— Ты должен достать маски для брата и сестры.

Он до скрипа сжимает зубы.

— Ты думаешь, я не знаю этого? Да ты хоть представляешь как это дорого? Конечно, нет. Как много их у тебя?

Я с трудом сглатываю. Я привыкла жить в подземелье. И не хочу говорить ему, что у меня их пять: одна постоянная фарфоровая маска, одна полностью черная для случаев, когда я приглашена на костюмированные балы, — принц Просперо любит такие — фиолетовая маска с блестками и две запасные на случай, если первая расколется или испачкается.

Я не могу отдать одну из них детям. Как только ты вдыхаешь однажды через нее, маска становится бесполезной для остальных. Это сделали потому, что люди привыкли красть их. Однако теперь, даже после убийства, вы увидите, как тело жертвы отбрасывают в сторону вместе с маской, закрывающей лицо мертвеца.

— Иди сюда, — говорит Уилл и ведет меня в кухню. Дети собирают пазлы, не обращая на нас внимания. Открывая застекленный шкафчик, он достает коробку. Я узнаю и вес, и форму.

Единственная вещь, которая еще производится в городе — маски и коробки, чтобы хранить их внутри. Он открывает крышку, и хотя я видела тысячи масок, все еще благоговею перед тихим звуком открытия коробки. В розовом бархате покоится маленькая маска.

— Эта принадлежит Элис. Я копил деньги, каждый пенни, не покупал ничего существенного целых три года, чтобы иметь возможность купить ее. Я приобрел ее лишь вчера, — эта маленькая маска и очаровательная, и пугающая.

— А для Генри у тебя есть?

— Я над этим работаю. Я решил положиться на волю случая и купить одну, таким образом, Элис сможет ее носить. Новый школьный семестр начнется через два месяца.

Мой желудок опускается.

Один из детей получит маску, другой — нет.

Я была самым первым человеком, который вдохнул через маску. До сих пор помню, как отец пришел после работы с ней.

— Попробуй это, — отец протягивает маску Финну.

Но Финн отказывается ее брать.

— Это выглядит глупо. Если я это надену, мое лицо станет как у китайской куклы.

Нам было по тринадцать лет, и он отказывался играть со мной в игры, которые считал девчачьими.

— Я использовал одну из кукол Аравии. Это не идеальный дизайн, но работоспособный, и изобретение отсеивает микробы, вызывающие Болезнь Палача.

Финн бросает маску прочь, и я подбираю ее.

Фарфор чувствуется хрупким и неприятным, запах раздражает, хотя я не могу его идентифицировать. Я не видела выражения ужаса на лице отца, но часто представляла его.

Я и не думала, что буду носить ее до конца жизни. Они изменили дизайн для массового производства, и той, первой, у меня больше нет. Видеть ее — больше, чем я могла бы вынести.

Что если бы Финн взял-таки ее первым? В конце концов, она была сделана для него.

Генри перехватывает пазл быстрее, чем Элис до него дотягивается. Она пытается отобрать его, но мальчик слишком быстрый. Они оба смеются.

Если Элис станет носить маску, тогда она будет более защищена, они оба будут более защищены. Но представление его, маленького мальчика без маски, наполняет меня холодом.

Уилл возвращается из спальни, одетый для работы, и я понимаю, что он не уходил спать сегодня. Он ведет меня домой — готовится работать всю ночь в клубе после всего нескольких часов, что мы спали. Я хочу сказать ему, что мне жаль, или, возможно, поблагодарить, но не могу найти слов.

Мы провожаем детей вниз по лестнице к соседке.Перед дверью он встает на колени и целует обоих. Ком встает у меня в горле, и я вынуждена на момент отвернуться.

— Ведите себя хорошо, — говорит Уилл.

— Мы будем спать, — говорит серьезно Элис.

— Ладно, тогда спите крепко.

Когда дверь открывается, оба ребенка срываются с места, чтобы обнять меня. Я удивлена тем, как они привязались ко мне.

— Нам пора идти, — говорит Уилл.

— Приходи к нам завтра, — просит Элис. Уилл наклоняется, чтобы расцепить ее тощие ручки от моей шеи и мягко подтолкнуть сестру к двери.

Он надевает маску, и мы выходим.

Тени удлиняются, когда мы начинаем идти. Я не привыкла видеть его в маске и мне это не нравится.

Здание, в котором он живет, кирпичное, и идентичное всем окружающим: четыре этажа в высоту, деревянная дверь и завешенные одеялами окна. Одинокое маленькое деревце растет прямо за дверью.

Мы с Уиллом на улице, идущие так близко, что наши руки соприкасаются, — это аномально. Я никогда раньше не ходила по нижнему городу пешком.

— Держи сумочку поближе к себе, ее могут украсть, — говорит Уилл.

— Далеко идти?

— Да, но прогуливаться с тобой значительно проще, чем спасать тебя.

Эйприл на моем месте могла бы начать флиртовать. Даже будь на моем месте Аравия, идущая в клуб со сверкающими ресницами и нарисованной красным улыбкой, она могла бы придумать, что умное сказать. Но я только стеснительно смотрю на свои ноги, пока мы шагаем в тишине.

По соседству с ними еще больше граффити и разбитых окон, чем я привыкла видеть. Красной косой помечены очень многие двери. Некоторые уже закрашены белым, но символ заражения все равно проступает.

На некоторых окнах висят красные баннеры, украшенные черными косами. Я не уверена, что это значит, но пытаюсь держаться поближе к Уиллу.

Мы вынуждены переступать через следы засохшей крови не единожды. А еще кто-то высадил цветы вдоль края тротуара, и здесь есть несколько деревьев. Мы даже проходим мимо заброшенного открытого участка, на котором установлена ветхая надпись ОБЩЕСТВЕННЫЙ ПАРК. Люди привыкли заботиться о таких местах, и, конечно, некоторые все еще этим занимаются.

Я отвожу глаза, когда мы проходим мимо черной повозки. Собиратели трупа приехали сюда рано.

На здании прямо перед нами большое, размашистое сообщение, нацарапанное огромными буквами: НАУКА ТЯНЕТ ВНИЗ. ВСПОМНИТЕ БОГА.

— Это же нонсенс, — говорю я, охотно отвлекаясь от тел в корзине.

— Наука нас разрушает, — говорит Уилл. Это меня шокирует. Как наука может нас разрушать? Наука спасает нас. — Религия тоже разрушает, — добавляет он. — Но, возможно, мы должны попробовать верить снова. Я не знаю.

Я видела граффити, но никогда не слышала, чтобы кто-то сомневался в науке.

Спотыкаюсь о выбоины в тротуаре. Уилл поддерживает меня.

— Надеюсь, ты будешь более осторожной, — вижу, он не дразнит меня. Совсем не как в клубе.

Так как не могу обещать, что буду более осторожна, не отвечаю. После долгого молчания он говорит:

— Я бы попросил тебя не рассказывать обо мне, о моей жизни.

— Кому бы я стала рассказывать?