А третье, безумное верещащее создание, вобрало в себя самые отвратительные черты личности Десми. Трясясь от отвращения, Десми подчинила себе мерзкую тварь и сожгла ее в кузнечном горне; тварь корчилась от боли и визжала. Из горна пошел зеленый дым; Меланча отшатнулась от него, но невольно вдохнула клуб вонючего воздуха; второе создание, завернутое в плащ, тоже вдохнуло его, с наслаждением.

Последние искры жизни вышли из Десми, она превратилась в дым и исчезла.

Из трех созданий, на которые она разделилась, только Меланча, по-прежнему излучавшая слабый запах фиалок, осталась во дворце. Второе, все еще завернутое, отправилось в замок Тинзин-Фираль, стоявший в Долине Эвандер. А третье превратилось в пригоршню черного пепла, долго наполнявшую зловонием всю мастерскую.

КРОВАТЬ СУЛДРУН ПОСТАВИЛИ в часовне на вершине сада, и каждый полдень высокая суровая судомойка по имени Багнольд приносила туда еду. Багнольд выбрали за то, что она была наполовину глуха и, возможно, нема, и не могла разговаривать с принцессой. Она проверяла, что пленница не сбежала, и, если Сулдрун не было в часовне, сердито топала вниз, в сад, разыскивая ее, что и происходило почти каждый день, поскольку Сулдрун не следила за временем.

Через какое-то время Багнольд это надоело, и она просто ставила полную корзину на ступеньки часовни, забирала пустую и уходила: порядок, который устраивал обеих.

Уходя, Багнольд ставила тяжелую дубовую перекладину в железные скобы, запирая дверь. Сулдрун легко могла взобраться на скалы с любой стороны сада; она сказала себе, что однажды так и сделает и уйдет из сада навсегда.

Прошла весна, ее сменило лето; сад был прекрасен, хотя и погружен в тишину и непреходящую грусть. Теперь Сулдрун знала, как выглядит сад в любое мгновение: во время серого рассвета траву покрывала обильная роса, а птицы пели ясно и живо, как в начале времен. Поздно ночью, когда луна плыла высоко над облаками, девушка сидела под липой и глядела на море, а прибой грохотал по гальке.

Однажды вечером появился брат Умпред, его круглое лицо светилось невинными добрыми намерениями. Он принес корзину, которую поставил на ступеньки часовни. Потом внимательно оглядел Сулдрун, снизу до верху.

— Чудесно! Вы прекрасны, как всегда! Волосы сияют, кожа светится. Как вам удается оставаться такой чистой?

— Неужели вы не знаете? — спросила Сулдрун. — Я каждый день моюсь в этом бассейне.

Брат Умпред в притворном ужасе всплеснул руками. — Это же купель со священной водой! Да вы святотатствуете!

Сулдрун пожала плечами и отвернулась.

Счастливо улыбаясь, брат Умпред распаковал корзину.

— Давайте порадуемся жизни. Вот темно-красное вино; давайте выпьем!

— Нет. Пожалуйста, уходите.

— Быть может вы устали и чем-то раздражены?

— Нет, совсем нет. Забирайте ваше вино и уходите.

Брат Умпред молча ушел.

Пришла осень. Листья пожелтели, сумерки приходили рано. Печальные и великолепные закаты сменяли друг друга, потом начались дожди. Настала зима, в часовне стало уныло и холодно. Сулдрун наносила камней и под одним из окон сложила камин. Остальные окна она заделала сучьями и травой. Течения, огибавшие мыс, выбрасывали на гальку плавник, который Сулдрун высушивала в часовне и сжигала в камине.

Дожди почти прекратились; лучи солнца начали нагревать холодный ядреный воздух, приближалась весна. На клумбах расцвели желтые нарциссы, на деревьях появились новые листья. В ночном небе можно было видеть весенние звезды: Капелла, Арктур, Денебола. По утрам ярко светило солнце, кучевые облака высоко поднимались над морем и, казалось, кровь Сулдрун бежала по жилам быстрее. Она чувствовала странное нетерпение, никогда прежде не волновавшее ее.

Дни стали длиннее, и Сулдрун более отчетливо ощущала их: каждый день отличался от других, как будто их число было ограничено. Начало образовываться напряжение, непонятная опасность, и часто Сулдрун не спала всю ночь, потому что хотела знать все, что происходит в ее саду.

Брат Умпред решился на вторую попытку. Он нашел Сулдрун, сидевшую на ступеньках часовни и гревшуюся на солнце. Брат Умпред с любопытством поглядел на нее. Руки, ноги и лицо загорели, солнце проделало более светлые полосы на волосах. На вид она была спокойной и здоровой; на самом деле, подумал брат Умпред, она казалась почти счастливой.

И это возбудило его худшие подозрения: наверняка в дело замешан любовник.

— Дражайшая Сулдрун, мое сердце обливается кровью, когда я думаю о вашем одиночестве. Скажите мне, как вы себя чувствуете?

— Достаточно хорошо, — ответила Сулдрун. — Я люблю одиночество. Пожалуйста, не оставайтесь здесь для того, чтобы развлекать меня.

Брат Умпред весело хихикнул, и уселся рядом с ней.

— Ах, дражайшая Сулдрун... — Он положил свою руку на ее. Сулдрун посмотрела на жирные белые пальцы; они были влажными и чрезмерно любезными.

Она шевельнула рукой; пальцы недовольно убрались.

— ... я принес вам не только христианское наставление, но и человеческое утешение. Вы должны понимать, что я не только священник, но и мужчина, восприимчивый к вашей красоте. Не хотите ли принять мою дружбу?

Голос Умпреда стал масляный и елейным.

— Или другое чувство, более теплое и нежное, чем простая дружба?

Сулдрун мрачно рассмеялась, встала на ноги и указала на ворота.

— Сэр, немедленно уходите. Я надеюсь, что вы никогда не вернетесь. — Она повернулась и спустилась в сад. Брат Умпред негромко выругался и ушел.

Сулдрун сидела под липой и глядела на море.

— Хотела бы я знать, — спросила она себя, — что со мной будет? Я прекрасна, так говорят все, и это принесло мне одни несчастья. Почему меня наказали? Что плохого я сделала? Я должна встряхнуться; нужно что-то менять.

После ужина она пошла в разрушенную виллу, в которой любила сидеть ясными ночами и смотреть на звезды. Сегодня они сияли сверхъестественно ярко и, казалось, хотели что-то сказать ей, как замечательные дети, переполненные тайнами... Она встала на ноги и прислушалась. В воздухе висела неотвратимость, но она не могла сказать чего именно.

Поднялся холодный бриз, и Сулдрун вернулась в часовню; в очаге еще дымились угли.

Сулдрун подула на них, и они разгорелись. Она подбросила сухого плавника, и в комнате стало тепло.

Утром она встала рано и окунулась в рассвет.

На листьях и траве лежала обильная роса; царила первозданная тишина. Медленно, как во сне, Сулдрун спустилась к берегу моря. Прибой грохотал по гальке. Солнца, поднимаясь, окрасило далекие облака, плававшие на горизонте. И на южной излучине пляжа, там, куда течения приносили плавник, она заметила человеческое тело, которое волны несли на себе. Сулдрун остановилась, потом осторожно, шаг за шагом, подошла к нему и с ужасом и жалостью уставилось на покойника. Какая трагедия, умереть такой холодной смертью; такой молодой, бледный, симпатичный... Волна пошевелили ноги юноши. Пальцы конвульсивно вытянулись, схватились за гальку. Сулдрун встала на колени и вытащила тело из воды. Она откинула назад его промокшие кудри. Руки в крови, голова в царапинах и ушибах.

— Не умирай, — прошептала Сулдрун. — Пожалуйста, не умирай!

Веки юноши вздрогнули; глаза, тусклые, покрытые морской водой, поглядели на нее, потом закрылись.

Сулдрун вытащила тело на сухой песок. Когда она дернула за правое плечо, юноша глухо застонал. Сулдрун сбегала в часовню, принесла угли и сухой плавник, и разложила костер. Потом вытерла холодное лицо тряпкой.

— Не умирай, — повторяла она снова и снова.

Наконец его кожа начала теплеть. Свет солнца перевалил через утесы и устремился на пляж. Аилл опять открыл глаза и спросил себя, не умер ли он и не ходит ли по райскому саду, а самый прекрасный из всех золотоволосых ангелов ухаживает за ним.