А тут еще осмелился Чернов
недавно на урок портрет Данаи
из дома принести; он срисовал и
показывал всем в классе, мол, каков
художник он и, главное, что тетя
была обнажена – вот это да!
И вот на математике, когда
рассматривал ее он вновь, животик
ей пальцем гладя, сзади подошла
учительница… Как она взяла
162
Чернова в оборот: ах, ты бесстыдник!
Да как ты смел такое рисовать!
Чтоб завтра же сюда явилась мать!
Ну просто черти, а не дети, - злыдни…
И я подумал, что герой Чернов,
я б провалился от стыда и страха
на месте бы, а он, как черепаха,
бронею дерзких и угрюмых слов
отгородился от училки ловко,
хоть покраснел, но не согнула ковка.
163
Чернов красивый мальчик был. Тогда,
во всяком случае, мне так вполне казалось.
С ним даже как-то на спор целовалась
за школой Ангелина. Я видал
как это было. Собственно, за этим
меня позвали, чтобы видеть чмок
Чернова в щечку Ангелины мог
какой-нибудь значительный свидетель,
каким являлся я для них двоих.
О, как я им завидовал в тот миг!..
164
Моя любовь к Зиме, - замечу, это
ее фамилия, - была куда скромней.
И все ж однажды это чувство к ней
меня вело, как звуки флажолета
ведут порою за собою крыс.
А дело было так. На день рожденья
я к мальчику был позван в воскресенье,
но, как всегда, футбольный экзерсис
меня увлек настолько, что я время
то упустил, когда бы мог со всеми
165
к нему пойти. Договорились мы
вдвоем или втроем у Лены дома
собраться, потому что ей знакома
одной была дорога, мы умы
свои не загружали рисованьем
дороги к однокласснику, во всем
на Лену полагаясь… Вот и дом
я вижу Лены. С легким замираньем
стучу в калитку. Бабушка шипит:
«Они уже как полчаса ушли».
166
Как я расстроился… Да что ж это такое!..
Ушли и без меня!.. Ну почему
так не везет мне!… К счастью моему
я что-то помнил: вроде «Заводское»
название района, там еще
аэропорт есть, ряд пятиэтажек,
мол, где-то там, как перейдешь овражек,
и будет среди прочих размещен
пятиэтажный дом. Да, я немного
припомнить смог, но все же в путь-дорогу
167
отправился, уж очень я хотел
увидеть в неформальной обстановке
свою любовь, в какой-нибудь обновке,
с распущенными волосами… Сел
я на автобус, после на троллейбус,
и вот в районе незнакомом шел
по улицам, как будто кто-то вел
меня по ним, пространственный сей ребус
преодолеть мне помогая… Был
уверен, что найду – и вот мой пыл
168
вознагражден: в одном дворе увидел
я одноклассников, что вышли поиграть
чуть-чуть на улицу, что – стоит то признать, –
случайностью счастливой было. «Митя!» -
я крикнул однокласснику, и вот
под общие ребячьи восклицанья
я подбежал к ним и уже, бряцая
пластмассовым мечом, щитом живот,
как в фильме, прикрывая, именинник
меня через ободранный малинник
169
повел к подъезду, а затем и в дом…
Да, мне везло. Когда чего-то очень
хотел я – добивался. Между прочим
сейчас грущу порою я о том,
что нет уже тех через край желаний,
а значит, нет везенья… Фатализм
ли это или просто пофигизм,
но я гляжу на жизнь без упований.
И мне комфортно!.. Даже, коль порой
отчаянье холодною волной
170
мне заливает разум… Ненадолго –
волна спадет, и я увижу свет
в обыденном, привычном; много лет
упорно отторгаемого толка
увижу свет в конструктивизме дней
сегодняшних… Но возвратимся в детство.
Там, впрочем, нам пора сменить соседство
колонки, туалета, сизарей
на голубятне, стула выносного
на новый мир в микрорайоне новом.
XI. ПЕРЕЕЗД
171
Прощай же, двор, в тебя я не вернусь
в своих воспоминаниях, пожалуй.
Прощай и дом, хотя с тобой немало
еще воспоминаний, но, боюсь,
что мне тогда не кончить этой книги.
Прощай кровать, в которой я с сестрой
двоюродной лежал и ведь порой
испытывал приятнейшие миги.
Прощайте ж, оттолкнемся же шестом
воспоминаний от святых ротонд
172
и дальше поплывем… Но не мешало б
героя мне в деревню поместить,
где каждый год ему случалось быть.
Но я, хотя на память свою жалоб
особых не имею, не могу
сейчас припомнить что-то, кроме в цвете
одной картинки: дырки в туалете
у моря, на песчаном берегу.
Та дырка кем-то дерзким и упорным
в стене была пробита, чтоб проворным
173
глазком увидеть женщину, когда
она садится над очком, бедняжка.
Та дырка часто заткнута бумажкой
газетною была, но иногда,
зайдя в мужской отсек, присев привычно
на корточки, я видел, чуть вперед
подавшись телом, что свободен ход
в стене для обозренья, и отлично
виднеется беленая стена
на женской половине. Но вина
174
за этот столь постыдный и запретный
взгляд в дырочку страшила меня так,
что сердце холодело, и никак
не мог решиться я в момент заветный,
ну, то есть, когда слышал, что вошла
за стенкой в туалет в вьетнамках дама,
взгляд бросить в дырочку, от страха и от срама
деревенел я, и уже дела
свои закончив, побыстрей старался
наружу выйти, ибо я стеснялся
175
одной лишь мысли, что меня принять
возможно за того, кто в эту дырку
подглядывает… Так что, я на вскидку
не помню, чтоб я мог там созерцать
какие-то запретные картинки.
Зато воображение мое
так разгоралось, вспомнив про нее,
про дырку, про возможные тропинки
к запретному, что это во сто крат
сильней того, что б мог там видеть взгляд…
176
Но что же, что же, надо нам, пожалуй,
читателя на тюки усадить
средь мебели, что начали носить
отец и с ним каких-то два амбала
по лестнице аж на седьмой этаж.
Была зима, я это помню точно.
Сам переезд не отложился прочно
в моем сознанье, помню инструктаж
отца о том, что я могу взять в руки
и отнести наверх. Садись на тюки,
177
читатель, осмотрись кругом, со мной