Я надеюсь вести более размеренную жизнь. Чего бы мне хотелось, так это жить спокойно, мирно и работать. Мечтаю, чтобы обо мне забыли, хочу больше находиться в тишине. У меня нет потребности в рекламе. Она меня травмирует.

Кажется, за всю жизнь я никогда не выбирал себе места для жилья. Меня просто заносило туда волей судеб. Не выбирал я и Биг Сур, штат Калифорния, хотя это единственное место в Америке, которое я мог назвать своим домом.

В июне 1939 года я уехал из Франции в Грецию. Когда я был в Греции, началась война. Американский консул приказал мне вернуться в Нью-Йорк. Именно там я написал книгу «Маруссийский колосс». Я вложил в нее всю свою душу. В Греции я прожил приблизительно восемь-десять месяцев и убедился, что это подлинный рай. Я всегда считал, что только Франция — моя страна. Пытался даже принять французское гражданство. В то время это стоило определенных денег, а мне никогда не удавалось наскрести необходимую сумму. Если бы удалось, я, безусловно, стал бы гражданином Франции.

Во всяком случае, попав в Грецию, я открыл для себя абсолютно новый мир. Главным образом то был мир природы и древних святынь. Никогда прежде мне не доводилось бывать в таких местах, где бы я ощущал, что это святыня. Настолько ошеломляющим было впечатление. С первого взгляда понимаешь, что здесь происходили события беспредельной значимости. А потом — этот свет, невероятный свет греческого неба! Никогда и нигде не видел я ничего подобного.

Я приехал в Грецию по приглашению Лоренса Даррелла. Он побывал в Париже вскоре после прочтения «Тропика Рака». Написал мне дружеское письмо и между нами завязалась переписка. Потом, где-то через год, он неожиданно приезжает с молодой женой. Он уже прожил какое-то время в Греции. У него был дом на острове Корфу, и он принялся убеждать меня поехать с ним. Однако туда я выбрался лишь через несколько лет, и то перед войной. Я и не подозревал, что она начнется. Думал устроить себе годовой отпуск, а потом вернуться во Францию. Если бы не война, я остался бы в Греции навсегда. Она меня устраивала на все сто…

Итак, вспыхнула война, и американский консул в Афинах — кстати, довольно известный писатель, — взял мой паспорт, проставил в нем жирный крест и сказал, что я должен вернуться туда, откуда приехал. Естественно, мне не хотелось возвращаться в Америку, особенно в Нью-Йорк. Я спросил его, могу ли я уехать в Южную Америку или Китай, куда угодно, только не в Америку… «Нет!». Пришлось мне вернуться в Нью-Йорк. Это чуть не разбило мне сердце. Я не хотел этого делать, я покончил с Америкой. Но как удивительно складывается судьба! Спустя два года я оказался в Биг Суре — другом величественном месте, в некотором отношении выгодно отличавшемся от Греции, моей Греции. Я прожил там, в Биг Суре, семнадцать лет. А с другой стороны, что это было за место? Горы, небо, море — лишь группка людей. Удивительное ощущение уединенности.

Какое-то время я жил холостяком.

Едва обосновавшись в Биг Суре, я получил известие, что мать при смерти, так что я поспешил в Нью-Йорк, но мать не умерла, тогда не умерла.

Пока я был в Нью-Йорке, я познакомился с девушкой, выпускницей колледжа «Брин-Мор»; она намеревалась поступать в Йельский университет — изучать историю или, скорее, философию истории. Ее звали Джанина Марта Лепская. Она стала матерью моих детей. Тони и Вэл. Но когда я с ней встретился, ей было двадцать. Я увез ее с собой после того, как мы поженились в ратуше Денвера.

В Биг Суре я время от времени получал гонорары, но очень-очень скудные. Жил весьма скромно, тратил мало. У нас был свой огород, моллюсков и рыбу ловили в море. Друзья привозили нам кое-какие продукты. Мы часто делили их с соседями. К тому же я умел обходиться немногим. Не помню, долго ли мы так просуществовали, но помню, что мой друг, Эмиль Уайт, приехавший на месяц позже меня, жил приблизительно на 10 долларов в неделю. Эта сумма включала все — ренту, еду, сигареты и вино. Представляете себе: 10 долларов в неделю! Времена меняются!

Сначала я жил в местечке, известном сейчас как Нипент, тогда это была лишь деревянная хибара. Однажды меня выселил из нее мой друг со словами: «Иди туда. Ты должен увидеть Биг Сур, и Линда Сарджент, вероятно, пригласит тебя погостить». И она пригласила. Она была сердечной, замечательной женщиной, эта Линда Сарджент.

Я писал и рисовал, а она готовила еду — в печке! Я прогостил у нее два месяца, а то и дольше. Потом она забеспокоилась, что я могу остаться под ее крылышком навсегда! У меня не было ни гроша за душой. Я был буквально нищий. Она помогла мне найти жилье, хижину, принадлежащую тогдашнему мэру Кармела Кейту Эвансу. Он предложил мне снять хижину за 10 долларов в месяц. Если мне нечем платить, по его словам, я могу жить в ней бесплатно. Год я прожил в его хибаре на Партингтон-ридж.

Как раз в то время я уехал в Нью-Йорк повидать мать и вернулся назад с женой. Приблизительно через год родилась моя дочь, Валентина. Затем вернулся с войны мэр, и мне пришлось убраться из его хижины. Мы переехали в лачугу на Андерсон-Крик, прямо на скале. Большак, проходящий через Биг Сур, строила колония заключенных. Мы заняли одну из их лачуг за 7 долларов в месяц. Там мы провели второй год совместной жизни.

Тогда я встретил удивительную женщину Джин Уортон, о которой писал в книге «Биг Сур и апельсины Иеронима Босха». Она нас осчастливила. Она владела домом, который сейчас принадлежит мне. Однажды она сказала: «Знаете, этот дом на самом деле подходит вам больше. Почему бы вам его не купить?» Я спросил: «На что? Ведь у меня нет денег». Она ответила: «Если вы хотите купить этот дом, я вам его продам. Выплачивать можете по мере того, как появятся деньги. Меня это не беспокоит». Я согласился и через два месяца неожиданно получил первый крупный чек из Франции. Сразу же выплатил полную сумму и добавил 1000 долларов сверх того.

Двое детей стали для меня счастьем. Они родились не дома — мы жили без удобств. В Биг Суре не было врача, а поблизости — ни одного телефона. С момента их рождения я стал очень счастливым человеком.

Когда мои дети были малышами, я часто вставал ночью их покормить. Более того, даже менял им пеленки. В те времена у меня не было машины; я запихивал грязные пеленки в мешок, большой бельевой мешок, и шел за шесть миль к горячим источникам (теперь они в Эсалене), стирал их в горячем ключе, потом тащил домой! Шесть миль! Это единственный факт, запомнившийся мне, когда дети пребывали в младенческом возрасте.

Какое-то время, после ухода жены, я жил с детьми один. Для мужчины это самая тяжелая задача — ухаживать за малышами в возрасте от трех до пяти лет, полными кипучей энергии, и сидеть с ними в четырех стенах, особенно во время дождя. Зимой, когда шли дожди, мы жили как на необитаемом острове. Я их кормил, переодевал, мыл, рассказывал сказки. Я ничего не писал. Не мог. Каждый день к полудню валился с ног от усталости! Предлагал: «Давайте вздремнем». Мы укладывались в постель, все втроем, а потом они начинали ползать, визжать, бороться друг с другом. В конечном счете я вынужден был попросить жену забрать детей к себе. Я их настолько любил, что не мог справиться с ситуацией. Это было нечто такое, чего я никогда не забуду. Думаю, это испытание усилило мое уважение к женщинам. Я понял, какую огромную работу выполняют женщины, замужние женщины, готовя еду, стирая, убираясь, ухаживая за детьми и все такое. Это не дано понять ни одному мужчине, да он с этим и не справится, даже если сам привык к тяжелому труду.

Дети были довольно близки друг к другу по возрасту, с разницей в два с половиной года. Они все время дрались, как заклятые враги. Сегодня они, конечно, закадычные друзья.