В его время люди умирали, когда верилось: главный день твоей жизни еще впереди…

Хлынул дождь, холодный, но по-весеннему освещающий. Вода была кругом: и в воздухе и под ногами, к морю мчались пенистые ручьи.

Дома Павел переоделся. Долго стоял у окна. Над морем стороной проходили молнии. А свежесть осталась. Свежесть да тяжелые капли на ожившей листве.

На письменном столе раскрытая книга, которую перевела для него Леа. Ее написал очень пожилой человек.

«Сто пятьдесят лет жизни. Этот день отмечается особенно торжественно. С этого дня я начинаю свои записи.

Хорошо помню, когда праздновали мое пятидесятилетие. Расцвет молодости, И произносили тосты за то, чтобы я вывел розы на Марсе. Это совершилось. А на Земле разросся мой любимый богуяр. Итог столетия — богуяр на Земле.

А люди шли все дальше и дальше. Осваивался Ганимед. И однажды я поймал себя на том, что не хочу лететь на Ганимед. И меня не трогает, что там распустится не мной посаженный первый цветок Что это? Начало конца?.. А Земля с каждым днем становится все краше и краше.

Когда годы подходят к первой сотне, уже знаешь: твой самый счастливый день наступит только на Земле. И уже не тянет в чужие миры…

И вот сто пятьдесят.

Грустно? Нет. Но понимаешь — твой самый главный день уже прошел, потому что все, что было, полно содержания!»

Павел читал отдельные отрывки:

«Все вспоминаешь, вспоминаешь и вспоминаешь. Что радостнее всего? Детство? Юность? Мужество? Все! И пыльный Марс и ясная Земля…»

«Все больше и больше сливаешься с природой. Такая близость к природе бывает только в детства лет в десять Когда каждую травинку и каждую букашку воспринимаешь, как кусочек собственного „я“. Трогаю прохладные лепестки богуяра — и это тоже я…»

Перед бурей всегда душно. В детстве эта духота не мешала спать. Но услышать ночную грозу — такая радость! И Леа умоляла маму разбудить ее, когда грянет гром. А сейчас… Где-то очень далеко мелькают молнии, грохота не слышно. Но она не спит… Вырваться бы в этот насыщенный смятением воздух и слушать его неверную тишину! Глухая, гулкая тишина… Отец не спит… И Павел, наверно, тоже: Судьба будет необычайной… А почему? Почему она связывает свое будущее с Павлом?..

Леа потихоньку подкралась к двери. Так и есть. Отец на балконе.

«Что тебя тревожит, милый, родной папа? Когда дети вырастают, каждый из них идет своей дорогой, каждый подчиняется велению собственного сердца. Меня уже не удержать».

Гроза придавила Землю, а разряда нет… Но там, в Крыму, наверно, хлещет сильнейший ливень… И кусты, и деревья расправляются в его влаге… В эту ночь Павел, конечно, не спит. О чем он думает в первую весеннюю грозу?

Теперь Леа сама искала встреч с Павлом. Искала и боялась их.

А он не шел. Или ему стыдно за мальчишеские выходки, за нечаянное ухаживание, за шутку, которая может стать очень жестокой?

И Павел часто думал о Лее. Однажды он даже поймал себя на том, что вслух разговаривает с ней…

Вычислительные машины обрабатывали результаты наблюдений экипажа космоплана «Вперед!». Павел каждый день получал сводки. И опять встало то, что тревожило его всю жизнь. Теория единого поля. До сих пор ее никто не создал. А сколько было сделано попыток, начиная с великого Эйнштейна! И были удачные попытки.

Леа с отцом навестила Павла. Сначала пытались поймать его по телевидению. Но он молчал. Он никому не хотел отвечать. И дверь его дома оказалась закрытой.

Они долго звонили и вошли, так и не получив ответа.

Павел писал.

Павлий Зорь, взглянув на листы, торжественно произнес:

— Уравнение Ли Лонга.

Тогда Павел оглянулся и, слегка покраснев, поднялся из-за стола. Павлий Зорь, кивнув на груду бумаг, повторил:

— Вывод уравнения Ли Лонга.

— Какого Ли Лонга? — не понял Павел.

Краска на его лице сменилась бледностью. И он заметил, как Леа осторожно дергает отца за рукав. И опять вспыхнул, с неприязнью подумал:

«Вот она, жалость… Готовы правду скрыть от меня!»

— Был такой ученый. Он жил двести лет тому назад. Пытался создать теорию единого поля. И долго, лет пятьдесят, наверно, его мысли казались самыми разумными… — И увидел страшно изменившееся лицо Павла.

— Я не знаю никакого Ли Лонга… А это… это… — Павел придавил ладонью разбросанные листы. — Это мое… — И сразу же овладел собой. — Наивный же я человек! — Даже улыбнулся. — Железная логика! И никуда от нее не убежишь! Со ступеньки на ступеньку поднималось человеческое познание. Вы уже где-то бесконечно далеко, а я все еще бреду, спотыкаюсь по пройденным ступенькам.

Павлий Зорь был прежде всего ученым. Он умел ценить чужую мысль. Гипотезы Ли Лонга — блестящие, тонкие. И сейчас Главного Астронома Мира поразило необыкновенное проникновение Зарецкого в стихии природы, будто Павел как реальные образы видел и поля и частицы и мог предвосхищать будущее. В этом человеке была действительно неукротимая сила, самозабвенное погружение в науку. Это воздух его и питание, без которых немыслима жизнь.

Прав Дос Дин: стоять Зарецкому у колыбели новой науки.

— Вы не с того начали. Никому не обойти эти ступеньки. Надо пролететь сквозь них. Дайте задание памятным машинам: теория единого поля. И они в течение месяца расскажут вам обо всем, что было сделано за эти столетия. Только последнего не трогайте: термодинамику Доса Дина и механику Эльвиры Клеиз. Это надо прочувствовать, как чувствуют музыку. Буря мыслей! Испейте ее до конца! А потом… Идите в обсерватории, в лаборатории физиков! Пусть все звезды работают на вас.

И задумался…

За плечами этого человека парсеками проложенная дорога. На коже его не прах древности, а дыхание Космоса, вечный порыв вперед…

«Управление Звездных Полетов просит товарища Павла Зарецкого посетить Главного конструктора 23 августа в 10–00 по среднеевропейскому времени».

Это сообщение сразу же вспыхнуло на экране телевизора, когда Павел вошел в свою комнату.

Разволновался. Зачем вызывают? Он действительно нужен или это снисхождение, чтобы успокоить его?

Дал задание киберам привести в порядок костюм и обувь. В день свидания долго одевался перед зеркалом… Отправился в путь за два часа до назначенного срока. Медленно плыл над морем. Выключил автоматическое управление, взял руль в руки. Приятно ощущать свою слитность с машиной, ее чуткость и покорность.

Внизу уже вырисовывалось здание Звездных Полетов, серо-голубое, широкое и просторное, с множеством колонн.

По широкой лестнице Павел поднялся в вестибюль. Прохлада, сумрак и тишина. Людей нет.

Очень мелодичный женский голос произнес:

— Добрый день, Павел Николаевич Зарецкий!

Павел вздрогнул и невольно оглянулся.

— Это я, кибер. Главный конструктор ждет вас. Пройдите по центральной лестнице на второй этаж, вторая комната.

Павел медленно поднялся, сдерживая стремительность своих движений.

На мгновенье остановился перед дверью и решительно толкнул ее.

В противоположном конце удлиненного кабинета на фоне светлых штор увидел силуэт человека. Мужчина сразу же пошел навстречу Павлу. Он оказался гораздо выше и плотнее Зарецкого, очень смуглый, с узким разрезом глаз и черными жесткими волосами.

— Я решил побеспокоить вас… Мы готовим четвертую звездную экспедицию. — Они сели друг против друга в мягкие кресла. — Оборудование этой экспедиции в принципе мало отличается от оборудования предыдущих Я не говорю о вашей Мы дважды достигали системы альфы Центавры Сейчас наш путь пойдет по трассе, проложенной вами…

Горячая краска не только зажгла лицо Павла, но и захватила шею и грудь.

— Корабль — усовершенствованная фотонная ракета Но вы сами понимаете, фотонная ракета — это громоздкая штука…

Главный конструктор говорил так, как будто вслух вспоминал или мечтал.

— Сколько мы помучались! И, наконец, надо доставить эту самую ракету на Плутон. Ее не запустишь с Луны. Она там все уничтожит. Вот ее и тянут к Плутону грузовые планетопланы. А вы… Вы прибыли на удивительном корабле-легком, послушном и безвредном для окружающих… Нам известен «закон» соответствия Доса Дина, и мы понимаем, что те существа, которые помогали вам вернуться, использовали именно этот закон. Но как они это делают?