— Почему же ты не будешь работать? Непонятно. Отвык, да? Все люди трудятся, а ты кто такой? Барин, а? Нет, извини, Евдоким Максимович, и работать я тебя заставлю как миленького! Это пять!

В парикмахерскую Варвара и Евдоким явились рано, когда Жан еще не успел ни приготовить свои инструменты, ни облачиться в белый халат. В комнате ожидания пришлось посидеть на мягких, глубоко оседающих креслах и помолчать. Широкое окно смотрело в сад, яблони с зелеными плодами подступили к самому стеклу. Варвару и Евдокима разделял круглый стол. На столе в стеклянной вазе возвышался развесистый букет степных маков, уже наполовину осыпавшихся; опавшие лепестки красными лоскутками пятнили белую скатерть. «Интересно, откуда эти цветочки? — думал Евдоким, комкая в кулаке клок бороды. — Может, с холмов? И кто же их сюда принес?» Тут он вспомнил, что у него нету денег, и спросил:

— Варюха, у тебя гроши имеются? А то Жан хоть и доводится мне родичем, а денежку все одно потребует, вынь да положи. А я пуст, у меня ни копейки.

— Не твоя печаль, — сердито ответила Варвара. — Я привела тебя сюда, я и платить стану… Только ты вот что, не выкобенивайся, не кидайся в гордость, а во всем подчиняйся Жану. Он-то знает, что и где подрезать… А денежки у меня имеются, не беспокойся.

Отворились двустворчатые, широкие, как на вокзале, двери, и появился Жан в белом халате. Увидев Варвару и Евдокима, он так счастливо заулыбался, словно бы встретил родных отца и мать. За его маленьким, утонувшим в завитках ухом мостилась тонкая, из дюралюминия, расческа, белоснежный халат оттенял коноплинки, щедро усеявшие его переносье, и каштановые, мелко вьющиеся на лбу и на висках волосы.

— А! Дядюшка Евдоким! — сказал он с такой же счастливой улыбкой. — Какими судьбами? Неужели-таки сам пожаловал?

— Вот забрел… Правду сказать, жинка, Варвара Тимофеевна, насилком присоветовала.

— Правильно, Варвара Тимофеевна, давно пора! — Тут же из-за уха Жан взял расческу и ловким, привычным движением тронул свои кудряшки, как бы показывая, что значит иметь на голове красивую прическу. — В век культуры и цивилизации ходить обросшим бирюком, не зная, что такое ножницы и бритва, — это же позор!

— А я что тебе говорила, Евдоким Максимович?! — сказала Варвара.

— Ну, прошу, дядюшка, в кресло!

— А можно без жинки? — Евдоким стоял, поглаживал бороду, и косился то на Варвару, то на Жана. — Чтоб одному… Варя, а ты посиди тут, подожди меня.

— Подрезать и подчищать эту заросшую образину только при мне, чтобы я все видала! — решительно заявила Варвара. — Сажайте его куда надо и действуйте!

— Пожалуйста, Варвара Тимофеевна, мне вы не помешаете. — И, уступая дорогу Евдокиму, Жан добавил: — Хотите быть моим консультантом? Пожалуйста!

Вот уж чего с Евдокимом не случалось, того не случалось: в своей жизни он никогда еще не сидел на таком удобном и высоком кресле и перед таким огромным, во всю стену, зеркалом. Он даже оторопел и с удивлением смотрел на себя. Ему казалось, что на высоком кресле сидел не он, а какой-то неведомо откуда явившийся бородач. Он видел стоявшую за его спиной Варвару, грустную, молчаливую, видел всю комнату, люстру, двери, окна, а за окнами — улицу и стройные молодые тополя; видел, как Жан, неслышно ступая мягкими лакированными туфлями, мелкими шажками подошел к шкафу, взял простыню, размахнул, как белым флагом, и укрыл ею Евдокима так, что виднелась только кудлатая голова с бородой. В руках у Жана теперь уже была другая расческа, белая, пластмассовая, с редкими длинными зубьями, совсем не похожая на ту, что все еще торчала у него за ухом. Трогая зубцами расчески Евдокимову бороду, Жан покачал головой.

— Какая ужасающая запущенность! Дядюшка, Евдоким Максимович, вы же начисто изгадили свою бороду! Ведь волосы так спутались и так сбились, что в них не входят зубцы моей самой острозубой расчески. — Помолчал, с улыбкой глядя в зеркало на мрачное лицо Евдокима. — Может, мы ее долой, сбреем — и все?

— Да ты что? — удивился Евдоким. — Как же без бороды?

— Тогда изволь, дядюшка, я подберу специально для тебя модель, по конфигурации твоей головы и твоего лица, и в будущем заставлю ухаживать за бородой. Ну как, Евдоким Максимович, согласен?

— Он согласен, — поспешно ответила Варвара. — Жан Никитич, ради бога, делай все, что требуется!

— Хорошо, я сделаю то, что нужно. — Жан вынул из ящика фотографии, разложил их. — Вот примерные модели. Это великий драматург Александр Николаевич Островский. Борода слишком окладиста, а у тебя лицо скуластое, — не подойдет. Это знаменитый скульптор Сергей Тимофеевич Коненков. Отличная русская борода, не борода, а сказка, позавидуешь! Но опять же не для тебя. Как, Варвара Тимофеевна, вы считаете? Вот посмотрите повнимательнее.

— Жан Никитич, ты подбери ему что-нибудь попроще, — сказала Варвара. — Так, чтоб ничего такого, а чтоб все было прилично.

— Это Лев Николаевич Толстой. Хорошая, приметная борода, — продолжал Жан, показывая фотографию графа. — Но и это не то, нет… С Львом Николаевичем у тебя, дядюшка, никакого сходства… А вот это известный ученый Отто Юльевич Шмидт. — И Жан, глядя на фотографию ученого, задумался. — Пожалуй, тут что-то есть, можно взять за основу.

— Жан Никитич, ты отделай его не под ученого, а под дворника, — советовала Варя. — Ему завтра заступать дворником. Барсуков твердо обещал…

— Да помолчи ты, Варюха, — сердито отозвался Евдоким.

— Модели специально для дворника у меня не имеется, — вежливо, как бы извиняясь, ответил Жан. — Но вы не беспокойтесь, я найду как раз тот вариант, какой нужен.

Из соседней комнаты вышла Эльвира, тоже в белом халате, похожая на врача.

— Что-то уж очень долго вы подбираете модель, — сказала она грустно.

— Вот, взгляни, Эльвира! — Жан с доброй улыбкой смотрел на жену. — Если я возьму за основу бороду Отто Юльевича, затем что-то свое прибавлю и что-то убавлю, то может получиться в общем то, что нужно. Как, Эльвира?

— Тебя же просят не очень стараться. — Эльвира поправила, глядя в зеркало, свою высокую, замысловато скроенную прическу. — Что-то задерживаются мои клиентки. Обещали привезти с фермы на автобусе и не везут.

— А вот тебе и клиентка, — Жан указал на Варвару. — Варвара Тимофеевна, идите, идите к Эльвире!

— Давайте, тетя Варя, я сделаю вам укладку волос. — Эльвира с улыбкой посмотрела на мужа. — Никакой модели подбирать не буду, а сделаю, ручаюсь, красиво.

— Да я и не знаю, как же… — Покраснев скулами, Варвара короткими огрубевшими пальцами поправила на затылке куцые кудельки. — Может, и так обойдется?.. Не молодая уже, зачем мне?

— Что вы, тетя Варя, красота всем нужна. — Глаза у Эльвиры озорно блестели. — Ну, прошу. Да вы не стесняйтесь.

— Иди, Варюха, коли просят, причепурись, чего уперлась! — разгневанно сказал Евдоким. — Да и нам не будешь мешать.

Наверное, часа через полтора, когда они вернулись домой, Варвара все еще поглядывала на Евдокима, не верила, что это у него такая красивая, «как у ученого», борода и что это у него седая, как у старого лисовина, чуприна так старательно напомажена и так ловко зализана на левый пробор. Евдоким тоже поглядывал на Варвару, лицом помолодевшую и покрасивевшую, видел ее завитую голову и прятал в бороде самодовольную, добрую улыбку, что давно с ним уже не случалось. Они не высказывали вслух свои нежные чувства, а в душе ощущали какую-то вдруг затеплившуюся радость, непривычную и казавшуюся им давно уже утраченной. Подумать только: что тут такого важного да особенного — прическа? Всего только и дел, что немолодые люди побывали в парикмахерской, а уже сделались совсем другими, сами на себя не похожими. Они и разговаривали как-то по-особенному, ласково, вежливо, совсем не так, как бывало, разговаривали раньше. «Давно надо было бы сходить нам к Жану и к Эльвире, какие они славные люди», — с той же непривычной радостью подумала Варвара.

— Варюша, этот Жан, скажу тебе, истинный чародей, ей-богу! — говорил Евдоким, не сводя улыбающихся глаз с Варвары. — Как он, сукин сын, старался ножницами! Какая выработана быстрота и какая имеется выучка! Залюбуешься! Я глядел в зеркало и глаза зажмуривал от удивления. Как позвякивали ножницы! Сплошная и непрерывная музыка, да и только! И ты думаешь, на стрижке все и кончилось? Не-е-т! Покончив со стрижкой, Жан посадил меня под кран, и горячей водой да с мылом так прополоскал мою голову и бороду, что я, скажу тебе правду, такого с собой еще никогда не сотворял. А после этого Жан, так это, знаешь, умело вытер меня полотенцем и опять же пристроил в кресло перед зеркалом, чтоб я еще разок осмотрел себя. И вот тут он уже начал действовать гребенкой. Фокусник, чародей, волшебник, ей-ей!