***

Проживать повторяющиеся будни было скучно. Не представляю, как всё это вообще оказалось возможным, но люди, как заезженные пластинки говорили и делали то, что и в первый раз.

Пусть, я не помнила всего дословно, но навскидку, дни стали предсказуемы: пустая болтовня, просмотр Менталиста, прощание с Русланом, запеканка с фруктами, восстановление на работе. Кабинет. Антон со своими осточертевшими причитаниями. Турнир по шахматам, встреча с Ольгой.

Все казалось одинаковым, и в то же время – самую малость не таким.

Я – была другая. Зная наперед действия собеседников, позволяла себе отклоняться от сценария. Шутила – иногда по-черному, иногда действительно смешно, строила рожицы и, конечно, непрерывно размышляла.

Сомнения и не думали оставлять меня в покое.

Зачем согласилась на всё это? Почему просто не избавилась от Даниила и навязчивых эмоций к нему? Наверное, потому что мне все же представился второй шанс, о котором привыкла роптать, - отвечала себе, и на время отвлекалась, забывалась. Чтобы через несколько часов опять объяснить свой поступок в подобном ключе.

Когда настал день «икс», я всерьез струсила.

Могу не ехать – убеждала себя. Могу оставить все как есть. Пусть жизнь продолжает катиться через чертову задницу. Пусть.

Но, естественно, переборола страх и отправилась.

Взяла напрокат тот же автомобиль, рассудив, что сменой железного короба от смерти не спрятаться.

Передо мной предстал знакомый до боли город. Автомагистраль. Глупые песенки по радио, что полились из динамиков. Разъяренная девица, выскочившая на крыльцо особняка. Удивление Даниила. Комната времен конца девяностых и начала двухтысячных. Ужин.

Полотенце, отброшенное прочь, шум посудомоечной машины. Неуютные вопросы.

И, наконец, тот - самый главный, заданный напряженным голосом.

Задолго до этого вечера я принялась размышлять, как следовало бы повести наш диалог. Вертела его так и эдак, проговаривала вслух бессонными ночами. Затерла до дыр. Думала, как лучше ответить на вопросы Даниила, и вариантов были сотни.

Но, когда настало время отвечать, выяснилось, что я так и не придумала ничего такого, что могло бы перевернуть реальность, изменить ее. Правильного ответа у меня не нашлось. Черт, даже будь у меня годы вместо месяцев – для подготовки к этому разговору, не нашла бы правильных слов. Потому что не знала, что Даниил хотел услышать. Не предполагала, что ему действительно нужно. К глубочайшему сожалению, возможности заглянуть к нему в душу, понять его суть – не было.

И, когда главный вопрос был задан, все прошло точно так же, как в прошлый раз, с тем лишь различием, что его «катись» уже не смогло обидеть. Не задело, не подавило.

Но, повинуясь сценарию, я все равно прошла по лестнице наверх.

На поиск ключей ушла минута – ведь теперь знала, где они прятались. Спустившись, внимательней посмотрела на Даниила, с напряженной спиной замершего у каминной полки.

- Стой, - окликнул напоследок, - не уходи вот так, затемно, опять в пустоту, - попросил, отойдя от полки ближе к центру комнаты.

- Почему? – спросила я.

Я имела в виду – «почему ты не хочешь быть со мной, почему так жестоко мстишь», но Даниил понял иначе.

- Потому что ехать ночью – дурная затея.

И вот тут сценарий покатился к чертям, потому что Даниил не стал говорить о том, что «всего лишь не хочет быть вместе, но я по-прежнему остаюсь дорогим для него человеком». Приблизился мигом – в две секунды, скинул с моих плеч пальто и увел от входной двери в глубину гостиной.

Заморгала, не веря. Слезы предательски защипали веки, выступили из глаз крупными бусинами.

Даниил нахмурился, думая, что я плачу от сказанных им обидных слов, даже не подозревая, что на самом деле – слезы катятся от облегчения, осознания, что он только что взял и спас мне жизнь.

- Брось, - отвернулся на мгновение, а потом приблизился и неумело погладил по голове, - не плачь.

От этой безыскусной простоты я расплакалась в голос. Потому что когда говорят «не плачь», хочется громко завыть и разрыдаться.

Даниил обнял, легко похлопал по плечам, потом будто бы очнувшись, снова погладил по голове – как маленькую, бормоча слова утешения. Я же утонула в цитрусовом аромате, и затихла от всепоглощающего облегчения.

С плеч исчезла громада Говерлы.

И, рот против воли раскрылся, вываливая на обнимающего мужчину такие потоки информации, от которых волосы зашевелились даже у меня, что уж говорить про человека неподготовленного.

Я говорила и безмолвно плакала – слезы не хотели иссякать. Каялась, признавалась, что люблю, что была глупой, сбегая снова и снова, рассказала о мистическом госте, об аварии.

Спина Даниила давно застыла, а рубашка на груди стала мокрой. Не знаю, понимал ли он хоть что-то из невнятного бормотания, но слушал внимательно и молчал.

- Знаю, что ты все равно не поверишь во всё это, - я жалко вскинула правой рукой, - но, просто извини меня, ладно? За всё.

- Это я должен просить прощения, - хрипло отозвался отчим, прижимая спину горячими ладонями, - а еще, твой рассказ выглядит не таким уж невероятным в свете то ли сна, то видения, что посетило меня накануне.

Я отодвинулась, утерлась рукавом и вскинула лицо, с замирающим сердцем ожидая продолжения.

- Что там еще? – прошептала немеющими губами.

- Неважно, - отрицательно покачал головой Даниил, - все это больше не имеет значения.

Он обхватил мое лицо руками, наклонился и поцеловал.

- Соленая, - прошептал в губы, - и родная. Я так бесконечно по тебе соскучился, моя солнечная девочка.

Данины прикосновения – неторопливые, но жадные, голодные, которыми он щедро одаривал, сводили с ума. Горячие ладони водили вверх-вниз по коже, согревая, раскаляя до предела.

Одежда скользнула к ногам – ненужная, неуместная. Терпкие на вкус губы приласкали лицо: подбородок, скулы, брови, глаза. Поцеловали уста, влажно погружаясь, сплетаясь языками.

Кинуло в жар, в пот, от томления, от сладкого ожидания, и сердце засбоило. Непередаваемо сладко оказалось в сотый раз узнавать друг друга, вплетаться пальцами в волосы, поглаживать затылок, спускаться к ключицам.

Задохнулись, когда сплелись, закружились в древнем, как мир, танце.

Не хватало воздуха в легких, чтобы надышаться – его ароматом, мало было просто тереться, выводить языком круги на груди. Хотелось больше – кусать, дико, до крови, слизывать капельки из царапин, кричать, срывая голос.

Волосы рассыпались по паркету, голова беспорядочно моталась из стороны в сторону, отчего перед глазами мелькало – так остро, до боли сладко было чувствовать его - всего.

В себе.

Даниил шептал на ухо невероятные слова, от которых кружилась, и без того, легкая голова. Я смеялась, целовала его руки, прикусывала кожу до розовых отметин и тут же их зализывала.

Мы надолго остались в каминном зале – до самого рассвета.

Не могли умерить ласки, порывы, от которых зашкаливал пульс.

Мне казалось, что не было всех этих бессмысленных лет разлуки, что не уходила никуда, и вот тут я – дома. В руках, которые из властных, умело превращались в нежные, бесконечно заботливые.

Усталые, довольные, мы не могли перестать прикасаться, прижиматься друг к другу.

- Я хочу быть с тобой, - сказала полушепотом, когда бессмысленная нега слегка отступила.

Даниил промолчал, но обнял крепче.

- Расскажи, как ты жил? Зачем преследовал меня, не давал полной свободы, если, - запнулась.

Сказать «не нужна» - не повернулся язык, но, Даниил понял.

- Мира, мне уже далеко не двадцать лет, и я привык жить вот так, - он кивнул подбородком в потолок, пытаясь обвести глазами комнату, - когда все понятно и просто: секс – это секс, а когда партнер уезжает, бросая на холодильнике прощальную записку – то навсегда. Пусть даже этот партнер – самое лучшее, что случалось в жизни. И когда это произошло, опуская все сомнения, злость, могу сказать, что таскаться за тобой по необъятной стране было затратно, сложно, унизительно. Скажи мне, девочка, - Даниил перевел на меня потемневший взгляд, - разве эти действия, уже одним своим существованием, не отвечают на все вопросы?