Заметив, что Иринин перешептывается со своим соседом справа, Солнцев с силой произнес:

— Я знаю, что все эти истины вам известны без меня. Я напоминаю о них лишь для того, чтобы обосновать нашу техническую идею. Советский Союз настойчиво борется за мир. Но летать мы должны дальше, выше и быстрее всех! Советская наука решила эту задачу.

— Каким образом? — спросил Иринин.

— До сих пор конструкторы искали решение этой задачи в идеальном зализывании корпуса самолета, они увеличивали мощность двигателя, добивались более высокого коэффициента полезного действия… Они шли по пути, который я назвал бы «принципом сменных габаритов». Это — выдвижные крылья, убираемое шасси, переменный шаг винта, блоки винтов и так далее. Мы не отказались от этого. Как я уже сказал, мы взяли все, удачно примененное до нас. Но главное наше внимание было сосредоточено на проблеме горючего. Нужно освободить птицу от сумки! Современный самолет должен пользоваться топливом, не отнимающим у него подъемной силы.

— Правильно! — поддержал Иринин.

— Мы нашли такое топливо! — подняв руку, заявил Солнцев. — Это электролит! Некоторые «авторитеты» утверждали, что мы ищем напрасно, но мы искали и нашли… Как мы этого добились, вам уже известно из проекта. — Солнцев положил руку на свои чертежи и расчеты. — Килограмм этого вещества дает энергии больше, чем четыре тонны лучшего бензина.

В зале задвигались, зашептались. Кто-то из сидевших у другого конца стола воскликнул:

— Перпетуум мобиле! Фантастика Жюль Верна! Чудеса какие-то!

Иринин застучал карандашом по столу.

— Продолжайте, Лев Леонидович.

— Не перпетуум мобиле и не фантастика Жюль Верна! — сердито сказал Солнцев. — «Светолет» есть! «Светолет» существует! Еще до того, как был одобрен наш проект, мы построили экспериментальные машины. Вот акт государственной приемной комиссии. Только что закончены первые испытательные полеты. Теперь надо решить вопрос о серийном производстве новых машин, о постройке специальных предприятий по производству электронных двигателей. А для этого необходимо испытать «Светолет» в самых трудных условиях, какие только существуют на земле. Я прошу разрешить мне отправиться на «Светолете» в высокие широты. Полярные условия — вот где «Светолет» должен проявить себя наилучшим образом.

В зале снова возник шум. На этот раз он свидетельствовал об одобрении слов Солнцева. Скептик, только что кричавший о Жюль Верне, вдруг вскочил и торопливо зааплодировал, оглядываясь. Иринин поднял руку.

В наступившей тишине торжественно прозвучал его голос:

— Лев Леонидович, позвольте от души поздравить вас с разрешением трудной и благородной задачи… От имени Высшего технического совета выражаю вам благодарность! — Он крепко пожал руку молодому ученому.

Все присутствующие окружили Солнцева, со всех сторон к нему потянулись руки. Молодой конструктор едва успевал отвечать на приветствия.

— Оставьте свои расчеты, документацию, Лев Леонидович, — сказал Иринин. — Технический совет в ближайшие дни решит вопрос об испытаниях вашей машины в условиях Арктики. Вы будете своевременно поставлены в известность.

Провожаемый дружескими взглядами и рукопожатиями, Солнцев покинул зал заседаний.

В вестибюле его ждали жена Надежда Алексеевна и старший конструктор бюро, его ближайший помощник — инженер Федоров. Едва Солнцев показался в дверях, они бросились к нему.

— Ну, что? — спросила Надя.

— Все в порядке, — ответил Солнцев. — Не думаю, чтобы теперь затянули.

— Машина существует, — сказал Федоров.

— Да, — задумчиво промолвил Солнцев. — Одно меня смущает: среди нас нет никого, кто знал бы Арктику. А такой человек нам необходим…

…Лев прошел к себе в кабинет, включил свет и сел за массивный письменный стол. Это была единственная вещь, перешедшая из мира детства в творческий и суровый мир зрелости. Письменный стол отца… Лев поднял глаза на портрет, стоявший на столе. Пожилой моряк с худощавым, энергичным лицом глядел на него в упор. Как гордился бы отец, если б дожил до этих дней!

Солнцев принялся за почту.

Вошла Надя, поставила чашку кофе, тарелку с бутербродами.

— Опять до утра будешь работать?

— Нет, не думаю… Ложись, родная. Я только прочту письма.

— Я посижу возле тебя.

Надя взобралась с ногами на диван, раскрыла книгу. В комнате было тихо. Тикали настольные часы, чем-то напоминая сверчка.

Вдруг Солнцев радостно воскликнул:

— Вот это здорово!.. Нам нужен знаток Арктики, и он — вот он, пожалуйста. Как я мог забыть о Рыбникове?

Он протянул жене телеграмму.

«Баренцево море. Борт ледокола «Днепр», 27 июня 19… года. Через неделю встречай Мурманске. Поедем Рыбачий. Рыбников».

Надя подняла взгляд на мужа. Лев грустно смотрел на портрет отца. И она сказала:

— С подготовкой к испытаниям Федоров справится без тебя. За это время ты побываешь на Рыбачьем…

Солнцев тряхнул головой.

— На Рыбачьем мы побываем во время испытаний «Светолета». А Рыбникова надо встретить. Я уговорю его поехать с нами… Будь добра, позвони на телеграф. «Баренцево море, ледокол «Днепр», Рыбникову. Выезжаем Мурманск. Солнцевы».

Никогда раньше радисту «Днепра» Симе Масленникову не приходилось так много и так напряженно работать. Не будь он специалистом высшего класса, ни за что бы не справиться ему с такой нагрузкой. Началось с той памятной ночи, когда первая шифровка в две тысячи слов, содержавшая подробное изложение рассказа Гарри Гульда, полетела в Москву. С тех пор Симе нет покоя: запрос за запросом, ответ за ответом… И все нужно зашифровать, расшифровать… На ледоколе нет специального шифровальщика, и этим делом по совместительству приходится заниматься тому же Симе. И еще — по общественной линии он руководит драмкружком, дирижирует струнным оркестром, консультирует в радиокружке, а кроме всего, совершенно секретно работает над новой моделью радиоаппарата.

Сима на слух принимает радиограмму и заносят содержание в журнал:

«Ба-рен-цо-во мо-ре, ледокол «Днепр», Рыбникову. Выезжаем Мурманск. Солнцевы».

Рыбников по обыкновению находился на мостике. Давно уже миновали полосу льдов. «Днепр» идет по чистой воде со скоростью восемнадцать узлов. Значит, нужно глядеть в оба. В море много странствующих мин. Сколько лет минуло после войны, а до сих пор носит их течениями. И не заметишь, как нарвешься!

В поле зрения бинокля сверкает рябь. На волнах как будто катится бревно. Это стая гаг… До нее три-четыре километра. Птицы — а держат строй, подобный пехотному!

Далеко на горизонте, сливаясь с облаками, сверкают ярко освещенные вершины. Скандинавия. Если подняться на крышу рубки, в сорокакратный бинокль будут видны и свои, Кольские, горы. Завтра — Мурманск.

— Товарищ старпом! Разрешите?

На ступеньках трапа — вахтенный матрос.

— Вам депеша.

Рыбников прочел и радостно улыбнулся. Завтра он обнимет Левушку, того самого, который так настойчиво, бывало, теребил его когда-то за усы. Очевидно, приедет с женой: «Солнцевы». Интересно, какую он себе жену выбрал? Наконец-то они побывают на Рыбачьем! Останки Леонида Солнцева покоятся, по-видимому, там. Он, Рыбников, скажет последнее «прости» своему лучшему другу, а Лев — отцу…

Кто-то окликнул Рыбникова:

— Товарищ вахтенный начальник! Разрешите к вам?

Рыбников выглянул из-за брезентового щита.

— Это вы, мистер Гульд? Ну что ж, поднимайтесь…

За три дня, проведенные на ледоколе, Гарри Гульд заметно посвежел и поправился.

— О, вы теперь молодцом! — не мог удержаться от похвалы Рыбников.

— Да, спасибо. Я чувствую себя прекрасно. Я снова полон сил. Но я хочу скорей обратно — туда, в Подземный город. Люди страдают, их надо освободить. Все там уверены: Гарри утонул. А Гарри — вот он, на советском корабле. У меня к вам большая просьба: разрешите по радио послушать Монию. Я знаю, у нас там большие перемены… Говорят, теперь еще хуже, чем было.