Галя ответила не сразу. Она долго оглядывала пустыню, покусывая уголок своей косынки.

— Жалко, — сказала она наконец, — жалко возвращаться.

В ее голосе были и разочарование, и обида, и усталость, и досада на то, что приходилось отказываться от мечты, которую она лелеяла весь долгий путь и которая главным образом и поддерживала ее силы.

— Итти сейчас дальше мы не можем, — констатировал Прохор Иванович. — Это прямо надо сказать. — Он подумал. — Но вот возвращаться ли?

Павлик с недоумением взглянул на него.

— А что же еще?

— Ночевать.

— Здесь? Какой смысл?

Прохор Иванович ответил не сразу.

— Смысл–то есть, но только если действительно вода тут где–то рядом. Тогда смысл очень даже большой. Все устали, а нам еще итти в лагерь, а потом все равно снова сюда?

— А кто знает, есть ли тут вода!

Оба повернулись к Гале. Девушка заколебалась. Как бы в поисках помощи и совета она оглянулась вокруг. Ответ пришел неожиданно. Невысоко над землей стремительно летела птица размером с голубя.

— Рябок! — воскликнула она.

Все трое провожали птицу взглядом.

— Возвращается, — оказала Галя, — к месту ночлега.

Рябок удалился, делаясь все меньше и меньше, и вдруг пропал. Никто не успел проследить, куда он делся.

— Сел — высказал предположение Павлик.

— Значит, здесь он ночует, — сказала Галя.

— Дело к вечеру, — согласился дядя Прохор. — Тогда выходит, — добавил он, — здесь и вода?

— Возможно, — подтвердила девушка.

Но Павлик не так просто соглашался. Сегодня он был упрям.

— Ничего неизвестно, — сказал он. — Может быть, так просто сел. Посидит — и дальше в путь.

— Может быть, — сказала Галя.

— И вообще необязательно, чтобы гнездовье было непременно у воды. Птицы летают далеко.

— Тоже верно, — согласилась Галя. Из чувства объективности девушка добавила: — Рябки носят воду птенцам за десятки километров. В зобе.

— Гм, — покряхтел дядя Прохор, — посмотрим, что будет дальше.

Но дальше ничего не было. Сколько ни смотрели путешественники в том направлении, где пропал рябок, там расстилались только полузаросшие пески, а над ними синело ясное небо.

Но появлялись и новые птицы.

Тогда дядя Прохор сказал сурово:

— Давайте решать. Воды у нас по полфляжке. Если оставаться, то завтра обязательно должны найти воду, иначе не выдержим. Мы немного отдохнули. Можем возвращаться в лагерь. Подзакусим и по холодку дойдем свободно.

Павлик молчал, щелчками сгоняя букашку, ползшую по песку.

Галя с тоской оглядывала горизонт. Уходить от может быть, близкой уже цели? Но могла ли она взять на себя ответственность твердо обещать, что вода здесь поблизости непременно есть?

— Дудки! — сказал вдруг Павлик. — Никуда отсюда не уйдем. — Он поднял голову и сдвинул кепку на лоб. — Галя привела нас сюда — значит, были у нее какие–то соображения. — Он говорил твердо, почти категорически. — Потом этот рябок… так и остался невыясненным. Возвратиться в лагерь? А если вода действительно здесь, тогда что?

Он засыпал букашку песком и прихлопнул сверху ладонью.

Прохор Иванович посмотрел на Галю.

— Останемся, дядя Прохор, — сказала та, дотрагиваясь до его руки,

— Ну, смотрите, — сказал Прохор Иванович внушительно, — чтобы потом не… Ну, в общем не маленькие, должны понимать. Комсомольцы!

Все принялись за устройство ночлега.

Собираясь в этот поход. Прохор Иванович постарался всячески облегчить поклажу своих молодых спутников. Однако самого себя он нагрузил основательно. Кроме лопаты и связки веревок, с которыми он отныне вообще не расставался, дядя Прохор, по склонности запасаться полезными вещами, прихватил еще большой парусиновый плащ с пристегивающимся верхом в виде треугольного мешка. Пыльник, как выяснилось, отлично защищал от солнечных лучей, и дядя Прохор шагал в нем, похожий на маленького толстого бедуина, потерявшего своего верблюда. Павлик, подражая отчасти дяде Прохору, а также чтобы иметь вид путешественника прицепил к поясу топорик, который нашелся в инструментальном ящике автомобиля. Только Галя ничего не несла, кроме фляжки с водой.

Путешественники улеглись прямо на теплый песок. Сверху накрылись парусиновым плащом, курткой Павлика и пиджаком Прохора Ивановича.

Вначале такого укрытия оказалось достаточно, и, утомленные за день, они крепко заснули. Но потом ночью стали мерзнуть.

Видя, что его молодые спутники все время беспокойно ворочаются, Прохор Иванович поднял их. Пока они, позевывая и вздрагивая со сна, осматривали огромное звездное небо, он снял лопатой остывший слой песка: под ним оказался более теплый, не успевший охладиться песок. Они улеглись на него и снова согрелись.

Но тепла хватило ненадолго. Холодный воздух пустыни прохватывал их сверху, заставляя дрожать. Павлик, наконец, сел, протирая глаза, и с брезгливой гримасой произнес:

— Бр–р…

— Придется огонь развести, — объявил дядя Прохор. — Ладно, вы лежите, я подежурю.

За топливом пришлось итти недалеко: по соседству рос одинокий куст саксаула. Дядя Прохор долго возился с ним, пока ствол вдруг не крякнул и не сломался.

Едва Прохор Иванович раздул костер, как из темноты появился неожиданный гость. Что–то мохнатое и удивительно противное на вид, — похожее на большого паука, ползло по песку. Прохор Иванович не боялся ничего на свете, но не выносил пауков, мокриц и прочей гадости.

— Ай! — воскликнул он с отвращением.

Этот возглас избавил его, возможно, от большой опасности. Галя выглянула из–под плаща, увидела черного мохнатого пришельца, быстрым движением схватила ветку саксаула и толкнула непрошенного гостя в огонь.

— Фаланга, — пояснила она.

— Какая мерзость! — не выдержал дядя Прохор и, скривив губы, сплюнул.

У Павлика мурашки побежали по спине при виде мохнатого чудовища, которое шевелилось в костре.

Только Галя была спокойна.

— Они питаются падалью, — сказала она, — и потому могут заразить трупным ядом. А сами по себе не так страшны.

Однако эта популярная лекция подействовала малоутешительно на ее спутников.

— Придется огонь погасить, — скрепя сердце решил дядя Прохор.

— Уж лучше мерзнуть, — согласился Павлик.

К утру все окончательно продрогли. Чтобы скорее согреться, отправились за топливом для костра.

Вокруг ничего подходящего не оказалось, но Павлик догадался раскопать в земле корень того куста, что ночью обломал дядя Прохор. Толстое и кривое полено было доставлено к их временному лагерю. Павлик пробовал разрубить его своим топором, но тот отлетал от ствола, точно он был железным.

— А ты попробуй обухом, — посоветовал дядя Прохор, наблюдавший за стараниями студента.

Павлик в сердцах ударил обухом, и ствол раскололся.

— Он твердый, но хрупкий, — заметил Прохор Иванович. — Ветки я ночью ломал прямо руками.

Саксаул горел жарко, как каменный уголь.

Сидя у костра и протягивая к нему руки, согревшийся и уже веселый, студент объявил:

— Нда–а… Здесь приходится остерегаться! А холод — это что… Вот в горах такие морозы ночью заворачивают, что в шубе замерзнешь.

— А ты бывал в горах? — спросил дядя Прохор, оглядывая щуплую Фигуру юноши.

— Не бывал, так буду, — отрезал Павлик. — Географ, он везде должен… Что это такое? — перебил он вдруг самого себя.

Над песками прямо на костер летела птица. Она появилась с той стороны, где исчез вчерашний рябок, и летела стремительно и прямо.

Над самым костром, заметив людей, птица метнулась в сторону и исчезла.

— За работу! — воскликнул Павлик, вскакивая на ноги. — Нечего терять время!

— С утра оно и лучше, — согласился дядя Прохор. — Но сначала завтракать!

Немного поспорив, решили съесть сразу всю килограммовую банку консервов, «чтобы она не путалась», как объявил Павлик. Прохор Иванович согласился: он понимал, что после холодной ночи, накануне новых трудных поисков, всем нужно основательно подкрепиться.