— Подожди-ка, —  он стремительно несется в другую сторону страницы, и на мгновение исчезает на краю иллюстрации, а затем появляется снова с улыбкой на губах. —  Я могу предложить тебе рыбу с сорок второй страницы.

— Я не знаю... Разве мы не должны взять животное, которое не живет в воде? Если оно не выживет, мы не можем списать это на то, что у нее нет легких.

— Ты совершенно права, —  вздыхает Оливер. Он шлепает себя по затылку, а затем проводит рукой по лицу. —  Проклятые пауки.

Как только я хочу спросить его о том, откуда они могут взяться здесь, потому, что нахожу захватывающим все, что появляется, или исчезает таким образом. Но тогда я замечаю, что, вероятно, есть огромное количество микроскопически маленьких вещей, которые не замечает читатель: шахматная доска на песке, пауки, даже принцы. —  Подожди! —  я наклоняюсь ниже над книгой.

— Оливер, ты убил паука?

— Он укусил меня!

— Он был бы прекрасным кроликом —  испытуемым, —  объясняю я.

Его лицо светлеет. —  Ну конечно. И если он выживет, тогда у меня действительно будет повод праздновать.

Он встает на четвереньки и начинает

искать животные. —  Вот он, —  говорит Оливер и вытягивает руку вперед. В его руке извивается паук.

— А теперь? —  спрашиваю я.

Оливер смотрит на меня. —  Ну да, я думаю, что ты просто заберешь его.

Осторожно я опускаю руку вниз и пытаюсь схватить паука, но ничего не происходит. Между нами барьер, тоньше, чем шелк, но невероятно крепкий.

— Так не пойдет.

— Я забыл про стену, —  говорит он. Погруженный в мысли он опускается на землю.

— Стену? —  спрашиваю я.

— То, что вероятно защищает нас, если читатель не аккуратно обращается с книгой или загибает страницу в середине рисунка.

Мягкая, но ничто не может преодолеть ее, она обладает большой силой, —  он смотрит вверх. —  Поверь мне, я пытался.

— Нам нужно что-нибудь, чтобы проделать дырку...

Оливер выхватывает кинжал из-за пояса, разбегается и бросается в мою сторону так стремительно, что я невольно закрываю лицо руками, как будто он мог выскочить оттуда и приземлиться прямо передо мной.

Но все же, когда я раздвигаю пальцы, он лежит на спине и пристально смотрит в небо.

— Оу, —  бормочет он.

— Научный опыт номер 1, —  говорю я. —  Ты не можешь преодолеть барьер между нами.

Он садится и потирает лоб.

— Верно, —  соглашается он, —  Но у тебя есть шанс.

— Ты хочешь, чтобы я ковырялась ножом в книге?

— Нет, —  говорит Оливер. —  Ты должна

разорвать книгу.

Я дышу с трудом. —  Даже не рассматривается!

Это книга из школьной библиотеки!

— Я знал же, что ты не воспринимала это всерьез, —  шепчет Оливер. —  Ну, давай, Делайла. Только маленькая трещинка, чтобы я смог просунуть к тебе паука.

Когда он снова дарит мне эту улыбку, которая заставляет меня чувствовать себя единственный важным для него человека во вселенной ( но, вероятно в данном случае это соответствует действительности), я растеряна. — Ну, хорошо, —  говорю я вздохнув.

Осторожно я зажимаю страницами между пальцами и делаю крохотную, едва видимую трещинку внутри.

— Делайла, —  говорит Оливер. —  Я не смог бы там просунуть даже микроба, не говоря уже о пауке. Могла бы ты попробовать еще раз, пожалуйста? И на этот раз немного более храбрее.

— Ну, хорошо, —  я хватаю верхний край страницы пальцами и аккуратно тяну ее. Бумага рвется.

— Это должно быть наверху страницы, совершенно ясно... —  Оливер косит глаза наверх и устало смотрит на крутую скалу, которая возвышается над ним.

— Ты же делаешь это и для Серафимы тоже, —  говорю уверенно я.

— Редко бывает так смешно, —  с пауком в кулаке он смотрит наверх. —  Как я должен одновременно держать эту штуку и карабкаться по скале? —  Оливер кривит лицо и кладет паука на язык.

— Это же отвратительно! —  реву я.

— Ммффм, —  говорит Оливер, но его взгляд говорит о другом. Он начинает карабкаться по скале, набирая скорость, приближаясь ближе к вершине скалы. Затем медленно двигается направо, туда, где я надорвала страницу.

Рука у рта он выплевывает паука. —  Это, —  говорит он, —  было, правда, отвратительно. —  Он смотрит на меня через плечо. —  Ты готова?

— Да, —  говорю я. Когда мои пальцы ложатся на разорванную бумагу, я чувствую себя идиоткой.

Оливер вытягивает руку. Паук начинает ползти по его ладони, по безымянному пальцу, мизинцу. Когда он добирается кончика пальца, его ноги ищут опору и находят трещину в бумаге.

И внезапно на моей ладони оказывается маленькая черная точка.

Он почти не видим, неприятно теплый и влажный. На моих глазах он начинает расти, до тех пор, пока не принимает нормальный размер восьминогого паука.

— Оливер! —  говорю я удивленно. —  Я думаю, это сработало!

— Правда? —  он снова спрыгнул на берег и напряженно смотрит на меня вверх. —  Итак, ты получила его?

Я смотрю вниз на маленького паука.

Все, посмотрев внимательно, я замечаю, что что-то не так. То, что я приняла за ноги, на самом деле буквы, которые перетекают друг в друга. Я различаю "к". И еще "п".

Нет, это не паук. Это слово паук, которое приняло форму паука и карабкается по моей руке.

Но прежде чем я успеваю рассказать это Оливеру, меня пугает стук в дверь туалета. Я стряхиваю паука —  слово со своей ладони под крышку переплета и твердо сжимаю книгу. —  Почти закончила, —  кричу я.

Я осторожно снова открываю книгу. Животного нет.

Вместо этого я читаю, написанное тонким шрифтом по диагонали слово "паук".

— Оливер, —  шепчу я, несмотря на то что страницы еще закрыты и он, вероятно, не может меня слышать. —  Я боюсь, что это не поможет нам.

Последнее о чем вспомнил Оливер, было погружение. Теперь он кувырком опускался на дно моря. Два угря обвивали и извивались друг с другом, когда они соприкасались, воду рассекал заряд электричества.

Легкие Оливера горели, они были готовы разорваться, и он задавался вопросом, так ли должна выглядеть смерть, не от руки мошенника, который похитил Серафиму, а совершенно банально —  утонуть в море.

Внезапно он вспомнил о компасе, который висел вокруг его шеи. "Домой" —  сказала его мать. Компас спасет его. Он на ощупь двигался вдоль кожаного шнурка и из последних сил пытался отыскать подвеску, но тогда он был сорван с его шеи.

— Неееттт! —  кричит он, и его легкие наполнились водой. Он закрыл глаза и приготовился к худшему.

Пальцы проскользнули под его воротник. Мягкий рот прижался к его, и он почувствовал дрожь внутри груди.

— Серафима, —  пробормотал Оливер и был при этом озадачен тем, что может разговаривать и дышать. Когда он, моргая, открыл глаза, в его руках лежала женщина.

Она обладала голубой кожей покрытой чешуей.

Ее волосы, черные, ужасно спутанные, подняты наверх и были переплетены с морской травой на макушки и ниспадали на спину за острыми прозрачными ушами.

На ее щеках поднимались и опускались пары жабр, а ее худая грудная клетка переходила в мускулистый, медно-золотого цвета хвост. У нее совершенно не было носа, а только глубоко посаженные ноздри, которые красовались над беззубой улыбке.

— Кто такая Серафима? —  спрашивает девушка, и при этом ее ясные, голубые глаза сверкают. —  Я —  Марина.

В ужасе Оливер начал извиваться, пытаясь вырваться из ее объятий.

— Сестра, —  произнес другой женский голос. —  Он не принадлежит одной тебе.

Когда Оливер обернулся, он увидел вторую морскую нимфу, которая одевала компас его отца вокруг шеи. И в этот момент он услышал третий женский голос.

— О, да, мы ждали его.

Оливер умудрился уклониться от молниеносного хвоста Марины, в то время как морские нимфы превращались в шипящего угря цвета бронзы, который обвился вокруг верхней части его туловища, обездвижив его, и подтянул ближе к ней.