— Кто же тогда не отсюда? —  задумывается Спаркс.

Внезапно я слышу лай из леса.

— Фрамп, —  говорю я с облегчением.

— Фрамп в любом случае отсюда, в этом я уверена, —  отвечает Спаркс.

Я разгоняю их движением руки, прыгаю с ветки и приземляюсь на землю как раз в тот момент, когда Фрамп скользя, останавливается у моих ног.

— Привет, парень... у тебя есть время? —  спрашивает он. При этом он делает такое выражение, которое узнаю из всех, когда он сидит под столом и просит.

Неохотно я убираю книгу в карман камзола. Он выводит меня из леса, подальше от любопытных фей. Как только мы оказываемся снаружи, Фрамп начинает бежать. Мне приходится спешить вслед за ним.

Мы мчимся вдоль дороги между утесами и затем сворачиваем на тропу, которая ведет к дому Орвилля, волшебника. —  Есть ли причина для такой спешки? —  пыхчу я.

— Мы должны вовремя добраться до луга Единорога, —  кричит Фрамп через плечо.

— А что на лугу Единорога? —  спрашиваю я, но тогда мы уже оказываемся на месте. Заросшая травой территория заполнена белых, однорогих существ, которые щиплют роскошную, серебристо-сверкающую траву.

— Ты, —  объясняет Фрамп и останавливается. —  Я сказал Серафиме, что ты будешь здесь.

— Почему?

Он опускает голову.  —  Чтобы она пришла сюда. Только из-за меня она не хотела приходить.

Фрамп, согласно предыстории сказки, как известно, раньше был моим лучшим другом Фриггинсом. Но Раскуллио украл у Орвилля украл ядовитые травы, чтобы убить молодого принца (меня), так как он рассматривал его в виду препятствия для его любви к Морин.

Бурда, в которую он подмешал травы, была выпита ошибочно Фрампом. Без вмешательства Орвилля он бы умер. Волшебник, правда, не смог отменить проклятие, однако, смог превратить его: Фрамп продолжил бы жить, но, разумеется, в теле другого существа. Поэтому Фрамп —  это собака... с сердцем и мозгом молодого человека.

Молодого человека, который безумно и всецело влюблен в Серафиму. Которая на него не обратила бы внимание, если бы у него даже не было бы блох.

— Ах, Фрамп, —  я глажу его за ухом.

— Я не нужен тебе для того, чтобы девушка заинтересовалась тобой.

— О, нет? А как насчет того, что ее лицо засветилось как фейерверк, когда я упомянул твое имя?

Я вздрагиваю при мысли о Серафиме.

— Тебя не беспокоит, что она не делает никакого различия, закрыта ли книги или открыта?

— Вообще— то нет. Я постоянно говорю себе, что это причина, почему она не обращает на меня внимание. Для нее я просто собака.

Наверное, можно было бы привести в поле, что Делайла тоже не может предъявить великолепный результат баланса, если речь идет о том, чтобы разделить реальность и фикцию. —  Можно спросить тебя кое о чем?

— Конечно.

— Откуда ты знаешь, что она так самая?

Фрамп виляет хвостом. — Ну да, у нее прекрасная, блестящая белокурая шкурка... эм... я имел в виду волосы... и этот маленький промежуток между передними зубами... а ты когда— нибудь замечал, что она поет, если нервничает? Фальшивит и поет?

— И тебе это нравится?

— Именно это, —  продолжает Фрамп. —  Я люблю ее еще больше за ее недостатки. Она не может быть совершенна, но для меня она такая и есть.

Я думаю о Делайле, как она фыркает, когда смеется, как она грызет ногти, если она напряженно думает. Как она иногда не знает простых вещей, например, что пиявки помогают от головных болей, а не маленькая, круглая белая конфета. Как она загадывает что-то, когда видит падающую звезду или находит выпавшую ресницу или когда ее часы показывают 11:11.

— Да, —  говорю я. —  Я понимаю это.

Фрамп замучено завывает. — Ты любишь ее также?

— Серафиму? Нет. Тысячу раз нет.

Он задумчиво смотрит на меня взглядом, который выдает легкое сомнение.

Даже если я не хотел целовать Серафиму, книга потащила бы меня в ее руки. И да, она красива. Поцеловать ее не такая уж и трудная работа.

Все же интимные моменты с Серафимой наполняют меня чувством вины. Не только из— за Фрампа, но и из— за того, что она вкладывает всю свою страсть в эти поцелуи, так как она считает все это еще реальным, в то время как для меня это только была работа... с несколькими приятными побочными эффектами.

— Тогда ты должен мне помочь, Оливер, —  просит Фрамп. —  Как мне сделать так, чтобы она заметила меня?

Некоторое время я думаю над этим. Делайла видела меня по особенному. Если бы Фрамп написал слово ПОМОГИ на этом лугу,

он бы только рассердил бы единорогов. —  Как насчет подарка? —  предлагаю я.

— Я передал ей кость, лучшую, которую только смог откопать! А она выбросила ее!

— А ты? —  спрашиваю я.

— Я ее поймал.

Я начинаю ходить из стороны в сторону в раздумьях. Проблема в том, что Серафима всегда видит спасителя во мне, а эта картина должна исходить от тебя. То есть, мой друг, тебе нужна девушка в опасности, —  несколько единорогов ржут, когда я подхожу слишком близко. —  Я придумал! —  щелкаю я пальцами. —  Я умру.

— Что?

— Не по правде. Только так. Тогда ты можешь спасти меня на глазах у Серафимы.

— Олли, не обижайся на меня, но ты предлагаешь ужасно безобразную принцессу. И я не буду целовать тебя, чтобы пробудить тебя от столетнего сна, даже не думай об этом.

— Тебе и не придется, Фрамп. Мы сделаем вид, как будто бы единорог наколол меня на рог. Ты должен позаботиться только в моем симулированном кровотечении для пущей правдивости. —  Я наклоняюсь над кустом сахарных ягод и собираю целую горсть плодов.

Фрамп беспокойно смотрит вдаль. — Мог бы ты собрать ягоды попозже? Она в любой момент будет здесь.

— Я не планирую их есть, —  бормочу я и давлю ягоды в руке, до тех пор пока не остается только красная мякоть. Я расстегиваю камзол, так что открывается белая рубашка, и я намазываю ягодный сок на материал.

Красное пятно появляется посреди груди.

— Единственная проблема, —  продолжает Фрамп, —  в том, что никто никогда не попадал на рог единорога. Они —  идеальные существа на протяжении все книги.

— Ну да... вероятно, я довел одного из них до белого каления, —  предлагаю я. Я ложусь, прислоняю голову к камню и и прикрываю симулированную рану рукой.

Фрамп взволнованно вращается по кругу. — Это не сработает, Оливер. Она поймет. Я не такой хороший актер...

— Ты издеваешься надо мной? Ты каждый день играешь собаку. Это не может быть труднее.

Внезапно высокая, диссонирующая мелодия сдувает нас через луг. Единороги ржут и разлетаются. —  Ах, Оливер, —  напевает Серафима. —  Вероятно, мы играем в прятки, любимый?

— О, это хорошо, действительно хорошо, —  шепчет Фрамп, глядя на мое лицо. —  Ты выглядишь по-нстоящему бледным.

— Сконцентрируйся, —  шиплю я. —  Фр... амп.., —  кашляю я. —  Помоги мне...

Серафима бегом перебегает через луг, и когда видит меня измазанного в кровь, она вскрикивает.

— Оливер!

Фрамп прыгает мне на грудь. —  Держись мой друг, —  говорит он, затем он поворачивается к Серафиме.

— Один из единорогов пырнул его. Оливер потерял много крови, —  Фрамп прижимает лапой рану. —  Сними мой ошейник, —  требует он.

— Что?

— Чтобы наложить жгут, —  говорит Фрамп.

Уголком глаза я замечаю, что Серафима смотрит на него, как она еще никогда не смотрела на него. Но в ее взгляде, ни в коем случае не было восхищения.

А соперничество.

Она складывает руки и отбрасывает его от меня прочь. —  С дороги, собака, —  рычит она и встает на колени рядом со мной. —  Не уходи к ангелам, Оливер, —  всхлипывает она. —  Останься со мной.

После этих слов она склоняется вниз и закрывает мой рот губами. Ее напряженное пыхтение должно ощущаться, пожалуй, как дыхание рот в рот, однако, похож скорее как скользкий влажный поцелуй. Фыркая, я сажусь и отпихиваю ее от меня.