Старый ученый застыл неподвижно, — бледный, с широко раскрытыми глазами.

— Что же вы ничего не скажете, метр Эре? Ваше мнение для меня не безразлично.

— Дитя мое… Дорогое наше дитя! Я не нахожу слов… Уяснили ли вы себе всю колоссальность вашего гениальнейшего, сверхчеловеческого открытия? Поняли ли те последствия, которые могут проистечь отсюда для всего сущего в безднах? — воскликнул ученый, с трудом преодолевая волнение.

— Прекрасно уяснил и вполне понимаю, — с улыбкой ответил Кэн. — С этим открытием я провижу переворот, равный уничтожению всех старых понятий и представлений, аннулирование всех произведенных до этого момента человеческим мозгом ценностей. Я уже не касаюсь той области человеческого безумия, которая именуется войной. Связать вместе войну и наше открытие мой мозг не решается…

Кэн как будто задумался.

— Вы правы, метр Эре. Я, разумеется, еще продумаю, насколько мои изыскания ценны для задач Верховного Разума, а то ведь нетрудно и…

Ученый, задыхаясь, вскочил и быстро выкрикнул:

— Нет, нет! Не делайте этого, божественный мальчик!..

— Отчего? Разве я не свободен в своих поступках? У меня свой мир и свои цели.

Кэн на мгновение нахмурил свой высокий лоб, но сейчас же его одухотворенное лицо осветилось свойственной ему чарующей улыбкой.

— Пройдемте-ка лучше, метр Эре, к настоящему, не игрушечному «теллурию» и подумаем вместе, нельзя ли бросить марсианам какое-нибудь безобидное, но многозначительное предостережение, в целях заставить их отказаться от своих воинственных планов.

Юноша взял старика под руку и они перешли в смежный зал. Кэн поместился перед колоссальным рефрактором, конец которого терялся в вышине.

— Что же мы предпримем, метр Эре, в наших пацифистских целях? Замедлим или ускорим слегка движение «врага»? Изменим его орбиту? Или заставим планету вертеться со скоростью волчка? Мы, разумеется, постараемся учесть возможность пагубных последствий нашего опыта, но показать неприятелю его зависимость от нас необходимо. Мы сделаем вот что…

Юноша положил руку на рычаг. В этот момент раздался мелодичный сигнал люксографа по близости от Кэна. Юноша оставил свое намерение невыполненным и быстро направился к приемнику.

— А! Вот он, сигнал от дорогого отца! Я его ждал несколько часов и с каким нетерпением!

Кэн нажал кнопку. Зал погрузился в полную темноту. Только огромный экран сверкал своей жемчужной белизной.

— «Кэну Роне» — послышался условный шифр.

Юноша узнал голос отца и ответил:

— «Кэн Роне слушает, дорогой отец».

Небольшая пауза. Люксограф снова заработал.

— «Да хранит тебя Верховный Разум, мое дитя! Мы на Марсе… Передай в Совет… Щадите пока наше существование, если считаете это полезным в общих целях. И существование некоторых из наших «врагов», оказавших нам более чем дружеские услуги… Как твое самочувствие, мой мальчик?».

Кэн ответил:

— «Я знал, что вы невредимы, мой дорогой отец. Я видел вас очами души. У нас — невольное перемирие. Неприятель неожиданно прекратил свои атаки на Землю. Вместе с этим прекратились и маленькие неприятности, которые испытывали мы от разных ухищрений противника. Зато малютка Луна бьется в смертельной лихорадке, обливаясь испариной. Надеюсь эта встряска обновит ее одряхлевший организм. Не могу не поделиться своей эгоистической радостью. Поздравьте меня, отец. Небольшое открытие, при умелом применении могущее иметь большие результаты. Метр Эре сулит ему громкую будущность. Более конкретно — войне в любой момент может наступить конец. По желанию — и неприятелю со всем его миром. Разумеется, до этого никогда не дойдет. Жажду обнять моего дорогого старика».

Новая пауза. Торжествующий голос в аппарате:

— Слава Демиургу! Слава моему мальчику! Наведи экран на точку 173° п.к.в. 00.11° а.з”.

Кэн лихорадочно выполнил просьбу отца.

Через минуту на экране обрисовалось темное пятно, постепенно заполнившее весь экран. Вот из туманной мглы выступили полосы чего-то текучего, подвижного, с более темной ажурной закраиной. Скоро стало ясно, что светлые полосы — перламутровая влага каналов. Силуэт какого-то здания фантастического стиля. Возле на террасе ясно и отчетливо выступили три человеческих фигуры, закутанные в коричневые плащи. В одной из них Кэн узнал отца, в другой — Гени Оро-Моска, но третья? Кому принадлежала третья?

Старый Роне стоял у аппарата, придерживаясь за решетку и с улыбкой привета кивал сыну.

— «Рад, мой мальчик, тебя видеть! До скорой встречи, — донеслись последние слова отца.

Гени сделал прощальный жест рукою. Отражение на экране померкло и исчезло.

Кэн Роне сидел, облокотясь на столик, и задумчиво соображал:

— «Кто же был третий?»…

Глава десятая.

Добрая фея и злой волшебник.

Гондола быстро несла пленников по безконечным подземным каналам Марса.

Они с трудом ориентировались. Казалось, этим переплетающимся внутренним артериям планеты не будет конца. Случайные гости Земли, дабы окончательно не заблудиться в лабиринте опаловых извилин, неуклонно плыли вверх по течению, в надежде рано или поздно выбраться на поверхность планеты.

Впереди виднелся яркий просвет. Канал заметно расширялся.

— Кажется, мы у цели, — с надеждой сказал Гени.

Галлереи по сторонам канала выглядели настоящими проспектами. По ним взад и вперед двигались пешеходы. По каналу скользили сотни гондол.

Большинство встречных было одето в такие же плащи, с закрытыми лицами. Вероятность обратить на себя внимание была самая ничтожная.

Неожиданно гондола вынырнула из туннеля и пленники обеспокоились.

Перед ними, ярко освещенный желто-золотым светом, раскинулся подземный город. Вместо улиц серебром отливали спокойные, широкие каналы, как будто вылитые из матово-опаловой слюды. Миллионная толпа переливалась вдоль набережных. Типичная роба уступила свое место другим, более элегантным одеяниям. Многие были одеты в плотно облегающую тело золотисто-пурпурную, пористую ткань.

Бросалось в глаза отсутствие сине-голубых тонов. Доминирующее положение занимали желто-солнечные, яркие цвета.

Женщины с сильно вьющимися, короткими, золотыми волосами, с мягкой округлостью форм, одеждами почти не отличались от мужчин, ростом также. Многие, поверх облегавшей формы ткани, были задрапированы в воздушно-легкие покрывала, падавшие красивыми складками.

Архитектура зданий этого своеобразного города-архипелага отличалась строгостью и правильностью геометрических форм. Ничего лишнего, загромождающего, тяготящего легкость многоэтажных построек. Фасады зданий, как бы лишены опоры, они кажутся стоящими прямо на опаловой зыбучей влаге. Ряды дверей-окон ромбической формы. Своеобразная, нескучная симметрия. Часть окон-дверей открыта, большинство — затянуты бледно-желтой слюдой, слегка дрожащей от движения воздуха. Общее впечатление одухотворенности каждой постройки.

Вверху, покрывая весь живой архипелаг, как стеклянным колпаком, — сребристо-чешуйчатый купол, легкий и почти прозрачный. По нему — арабески подвижных огненных письмен.

Изредко в воздухе мелькают летящие фигуры, без крыльев, с какими-то скрытыми приспособлениями. Фигуры исчезают в ромбических отверстиях, появляются из них, скользят по воздуху, чтобы опуститься на проспекты; или на поверхность каналов.

В центре архипелага — колоссальный водный бассейн. Здесь происходят спортивные состязания.

Гибкие, стройные фигуры юношей и девушек, затянутых в тончайшую ткань, поднимаются под самые своды купола и стремглав бросаются вниз, проделывая в воздухе изумительные сальто-мортале. Они на момент погружаются в бассейн и с силой выбрасываются упругою влагой обратно. Подпрыгнув несколько раз, как резиновые мячики, играющие уступают свое-место другим.

В воздухе стоит сплошное дрожание серебряных брызг. Мелодичный беззаботный смех дополняет музыку беспрерывно падающего опалового дождя.