Олег Филипенко
ОДИН ДЕНЬ НЕИЗВЕСТНОГО ПОЭТА
ПОЭМА
Он был поэтом, но, кроме огорчения,
это слово ему ничего не приносило.
Александр Вампилов, "Из записных книжек"
ГЛАВКА ПЕРВАЯ
Раньше проснулся я, чем электронный корейский будильник,
мерзко и тонко пища, возвестил, что пора подыматься.
Глаз приоткрыл. За окном, занавешенным синею шторой
полупрозрачной, уже посерело. А вроде недавно
в это же время совсем еще было темно. Да, на убыль
время ночное идет. Посмотрел на часы: до подъема
двадцать минут. Подремлю еще. На бок улегся и руки
между коленками сунул, коленки ж согнул перед этим.
Но улетучился сон мой мгновенно, и вот уже мысли
закопошились в мозгу, и я понял, что нужно вставать мне.
Как не пытался прогнать эти мысли и образы в красках,
не получилось, они как алмаз по стеклу проводили
нити свои, и остатки сонливости вовсе исчезли,
лишь оставался узор этих мыслей, и четкий, и ясный.
Встал, одеяло откинув, на кухню прошел, чтобы чайник
сразу поставить, потом в туалет пошел, над унитазом
встал и, смотря в потолок иль на струйку, что билась упруго
в дно унитаза, подумал, что время в запасе есть, можно
и не спешить как обычно, когда себе лишних движений
не позволяю я сделать и строго по графику тело
перемещаю в пространстве и действия им совершаю.
В ванну направился, в зеркало сразу взглянул: глаз припухший
и мутноватый от сна. Вот такой, как ни странно, подходит
больше поэту, поскольку такой глаз еще у младенца.
Впрочем, что я не младенец - могу поручиться. Поэтом
тоже считать себя времени нет, слишком много работы
связанной с бизнесом. Только когда перед чистой бумагой
с ручкой один на один я останусь, тогда вспоминаю
о главном деле всей жизни, и мысли в пучок собираю
через сознанье, как если б сквозь линзу лучи, что пред этим
были рассеяны в воздухе, и начинаю рукою
плавно иль чуть торопливо и нервно водить по бумаге.
Кранчика два открутил, чтоб холодную воду с горячей
для умыванья смешать, после этого руки намылил,
мыло при этом скользнуло из рук в умывальник, его я
тут же поднял, кинул в мыльницу и принялся умываться.
Вышел из ванной, кипел уже чайник, налил кипяточку
в чистый стакан с подстаканником и заварил там пакетик
чая, лимона я ломтик добавил, три сахара ложки.
После побриться пошел, чай оставил же стынуть на кухне.
Бриться я начал с шестнадцати лет. Правда, брить поначалу
нечего было почти, - еле-еле усы пробивались,
на подбородке же три волосинки торчало, но начал
бриться, поскольку ровесники многие брились, к тому же
и борода и усы начинают расти чуть быстрее
если их брить, - знатоки так сказали из тех, кто уж брился.
Бритву у отчима брал незаметно, поскольку стеснялся
мать попросить купить бритву. Она посмеяться могла бы.
Да и действительно, то, что я брился никто поначалу
не замечал из родителей. Лишь одноклассники только
из самых близких друзей, потому что они точно так же
сим озабочены были, поставив лицом меня к солнцу,
на подбородок мой чистый и место над верхней губою
важно и долго смотрели, пытаясь следы найти бритвы.
В армии брился два раза в неделю примерно, теперь же
каждое утро, а то и два раза в день, если мне нужно.
И с удовольствием к тем временам бы вернулся, когда я
или не брился совсем или дважды в неделю, ну, трижды.
Вытащил шнур телевизора, чуть наклонясь, из розетки,
вилку от бритвы засунул в розетку и встал у окошка,
зеркало на подоконник поставив, и тщательно бриться
начал, водя по щекам электрической бритвой шумящей.
После, побрившись, на кухню вернулся, уселся неспешно
чаю попить, - хорошо, когда время в запасе имеешь.
Небо без облачка. Солнечный день будет, видимо. Славно.
Вот и весна наступила. Так долго зима продолжалась.
Долго, а все же прошла. Пролетела, как не было. Во как.
Первая муха меж стекол оконных жужжала и билась,
надо же, чуть потеплело, и муха уже появилась.
Чай не допив, я пошел одеваться. Привычным движеньем
брюки, потом и пиджак надел, в ванну зашел, где висели
на батарее горячей носки, что уж высохли за ночь,
сев, натянул их на ноги, часы на столе взял ручные,
сразу отметив, что раньше собрался минут на пятнадцать.
Вроде бы не торопился, но действия все по привычке
все ж совершал, потому и осталось в запасе так много
времени. Все потому, что проснулся сегодня я раньше.
Сел на кровать, взял Цветаевой сборник стихов, на странице
первой открывшейся остановился и чтеньем занялся.
Бродский не зря так ценил ее. Думаю, что ее можно
даже учителем Бродского смело назвать, потому что
кроме, пожалуй, еще Баратынского, я не припомню,
чтобы основу стиха составляла рефлексия только,
и голова, как прядильный станок, непрерывно мотала б
нить размышленья, пока б не закончилась пряжа в корзине.
Все, мне пора. Шарф зеленый набросил на плечи, из шкафа
с вешалки снял и надел одним махом пальто, дверцу шкафа
плотно закрыл, после вышел в прихожую, быстро в ботинки
сунул одну ногу, после другую и вышел из дома.
ГЛАВКА ВТОРАЯ
Двери захлопнув, ключом повернувши два раза, я к лифту
шаг свой направил и кнопку нажал указательным пальцем.
Кнопка, увы, не зажглась, - видно лампочка перегорела.
Лифт же, однако, наверх потянулся, а вниз опускаться
стало грузило, что, видимо, для равновесья висело.
Я огляделся вокруг, ожидая, когда наконец-то
лифта кабинка подъедет, и стал размышлять о работе.
Правда, недолго: секунды четыре иль пять и едва лишь
я погрузился в проблему о деньгах, как тут же отбросил
мысль неприятную: буду еще я грузить себя этим!
Все устаканится. Вспомню об этой проблеме и выход
буду искать на работе, а нынче приятно не думать
мне ни о чем. Ведь не жизнь для работы, работа для жизни.
Двери раскрылись, я в лифт поспешил и, чуть ногтем касаясь
кнопки с цифирью "один", надавил на нее до упора.
Двери закрылись, и я стал рассматривать стенки и даже
на потолок поднял взгляд, - может, новую надпись увижу
типа "Спартак - чемпион" или что-нибудь в этом же роде.
Лифт же тем временем вниз опускался со скрипом и трясся
как колымага на сельской дороге. Я даже подумал:
"Как не застрять бы..." Ведь жутко представить себя в этой клетке.
Клаустрофобия точно терзала мне душу тогда бы.
Надо же, - в детстве я в лифте сто раз застревал, развлекуху
в том находя, и сие не пугало отвязного парня.
Нынче ж мне дурно от мысли одной, что могу я остаться