ТУРКИ

Очнулся оттого, что стало зябко. Не ожил ли ветер? Но парус над головой свисал мертвым крылом. Петя рядом спал, съежившись, уткнув нос в доски борта, по- детски подложив под щеку ладонь. Не шевелясь лежал лицом кверху Васюков с надвинутой на глаза пилоткой. Он даже похрапывал. А Маша, как видно, не спала — когда поднялся Иванов, шевельнулась на носовом рундучке и она. Он поднялся, прошел под парусом и присел возле Маши… Она как лежала, сжавшись комочком, так и осталась лежать, только чуть приподняла голову.

— Поспала бы! — сказал Иванов. — Вот Васюков утверждает: сон харчи экономит.

— Экономить-то нечего… — Голос Маши был задумчиво-печален. Она повернула к Иванову матово белеющее в темноте лицо. — А ты что поднялся?

— Ветра жду. Перед утром на море почти всегда ветер.

— Но не всегда попутный?

— Не всегда… Все ж лучше уж куда-нибудь плыть, чем никуда.

— Может, лучше бы… сразу от пули, чем здесь пропадать! — с каким-то внезапным ожесточением проговорила она.

— Старшина ваш так не сказал бы.

— Не будем о нем. — Маша отчужденно сжала губы, стала глядеть куда-то в темную даль.

«И верно. — Иванов пожалел о том, что упомянул о погибшем. — Не надо бы больное место трогать…»

Так они сидели вдвоем и молчали.

Тишина… Только тихо похлопывает сонная волна под бортом.

Боясь показаться Маше назойливым, Иванов отвернулся, сделал вид, что всматривается в ночное море. И вдруг весь напружинился: слева по борту, где-то далеко-далеко, в мутно дымчатой синеве проступили расплывчатые желтоватые точечки света — мелкие, словно маковые зернышки. Их немного, они редки, разбросаны тонкой цепочкой по горизонту, кучками и врозь. Огни берега! Берега, где нет затемнения! А на всем Черном море таким может быть только турецкий — берег невоюющей страны…

«Худо… — Иванову стало даже жарко. — К туркам нас несет…»

Огни заметила и Маша:

— Ты видишь? Что это?

— Турция. Никак, мы уже в территориальных водах… Кислое наше дело.

— А что это — территориальные? Какая нам от них беда?

— Не знаешь? Полоса вдоль берега, в двадцать один километр. В открытом море — ходи, запрета никому. А в эти воды попал — считается, границу нарушил. Могут забрать.

— Неужели Турция?

— Она. Ничего другого быть не может.

— Турция? — поднял голову Васюков. — К туркам нам никак нельзя!

— А что они нам сделают? — спросил разбуженный разговором Петя.

Иванов объяснил:

— Заставят у них до конца войны отдыхать. Не мечтаешь ли?

— На кой мне этот турецкий отдых!

Неотрывно всматривались все четверо в огни, призрачно мерцающие на далеком, скрытом тьмой берегу. Огни не приближались и не удалялись, только, казалось, немного изменяли свое расположение по мере того, как барказ медленно разворачивало волной то в одну, то в другую сторону. Кажется, его все-таки гонит к берегу… И нечем предотвратить это. Парус не поможет, а грести — сил нет.

Откуда-то со стороны донесся глуховатый звук, будто кто-то равномерно и часто бубнил в пустую бочку. «Движок!»— безошибочно определил Иванов.

Звук работающего двигателя приближался. Натренированное ухо Иванова подсказало: это слышен маломощный дизелек, такой едва ли стоит на военном корабле. Впрочем, кто их, турок, знает…

Теперь уже можно было разглядеть и само судно. Очертания его все явственнее проступали в синеватой дымке со стороны открытого моря. Стал виден зеленый огонек правого борта. Неизвестное судно шло параллельно берегу, несколько дальше от него, чем находился барказ. Теперь между судном и барказом было метров полтораста, не больше. Уже хорошо различались не только ходовые огни, но и контуры судна. «Рыбацкая фелюга, одномачтовая, — определил Иванов. — Паруса не подняты — ветра-то нет. Наверное, возвращается с лова…»

Рывком вместе с парусом Иванов свалил «мачту» из двух связанных весел.

— Ты зачем? — не понял Васюков.

— Чтоб не обнаружили.

Иванов надеялся, что барказ, борта которого едва возвышаются над водой, в темноте не увидят с фелюги: она не военный корабль, с которого во все стороны неотрывно глядят впередсмотрящие. На палубе фелюги в этот ночной час, наверное, всего-навсего только рулевой, да и тот смотрит лишь вперед, по курсу. Хоть бы не заметили… Если обнаружат обязательно, когда придут в порт, сообщат. А тогда хорошего не жди… Появится корабль пограничной стражи, заберет на буксир.

Все на барказе замерли у борта, следя за фелюгой. Проходит мимо, мимо… Сбавляет ход… Замечены?

Неторопливо рокоча движком, фелюга медленно разворачивалась в направлении барказа. Теперь не уйти, даже если разорить мачту и налечь на весла, из которых она сделана.

Иванов встал, поправил бескозырку.

— Ну, друзья! Уговор: держать севастопольскую марку…

Поднялись и встали рядом плечом к плечу Петя, Маша, Васюков…

Фелюга приближалась. Уже совсем отчетливо видны красный и зеленый бортовые огни, тупой нос, широкие, пузатые борта, мачта с небрежно подвязанным, обвисшим в безветрии парусом.

С фелюги что-то прокричали, но слов на барказе никто не понял.

Между барказом и фелюгой всего несколько метров. Двигатель на ней смолк. Фелюга приближалась уже по инерции, чуть поворачивая борт к барказу. Невысокая сонливая волна, поднятая фелюгой, качнула барказ, немного оттолкнув его от нее. Чтобы не упасть, Иванов охватил руками за плечи Машу и Петю, стоявших вплотную около него справа и слева. Так они и остались стоять. Иванов скосил глаза на Васюкова, стоявшего чуть поодаль в аккуратно, по-уставному, «на правую бровь» надетой пилотке. Гимнастерка Васюкова была тщательно подпоясана чем-то. Нашел солдат чем… Ведь ремень-то отдал для оснастки мачты.

Выпуклый, дощатый борт фелюги уже вырос над барказом. Слышно было, как наверху по палубе прошлепали босые ноги. Оттуда снова крикнули, спрашивая о чем-то. Над бортом показался темный силуэт. За ним угадывался еще один. Есть ли там люди еще? На такой посудине всей команды раз-два — и обчелся.

Борт фелюги мягко толкнулся в борт барказа. Снова недоуменный голос сверху на непонятном языке спросил о чем-то.

— Севастополь! — выкрикнул в ответ Иванов.

— О! — воскликнули на фелюге изумленно. — Севастополя?

На палубе фелюги зашевелились тени, послышались голоса. Турки о чем-то оживленно переговаривались меж собою, звали кого-то, теснились по краю борта, разглядывая барказ и людей в нем. Шуму было много, но на палубе мелькало лишь три-четыре человека. Наверное, на фелюге больше и не было.

Продолжая держать Петю и Машу за плечи, Иванов быстро сказал вполголоса;

— На буксир захотят брать — не даваться!

— Не дадимся! — хрипловато откликнулся Васюков.

Голоса наверху как-то разом смолкли. Было видно, как турки, толпившиеся у края борта, расступились, уступая место кому-то. Над бортом склонился чернобородый человек в светлой рубахе, с непокрытой головой.

— Севастополя? Русске? Ходим — Севастополя? — недоверчиво и вместе с тем с оттенком уважительности спросил он.

— Из Севастополя! — подтвердил Иванов.

Чернобородый что-то скомандовал своим: на барказ, шурша, хлопнулся пеньковый трос.

— Нет! — Иванов сбросил конец троса в воду. — Мы пойдем своим курсом.

— Турецки порт! — дружелюбным голосом предложил чернобородый. — Море — плохо, мали барказ. Турецки порт ходим! Турецки порт.

— Нет, нет! — решительно отказался Иванов.

Но чернобородый продолжал настаивать. Невообразимо коверкая русские слова, мешая их с турецкими, он говорил, что знает русскую крепость Севастополь, которую немцы так долго не могли взять, что перейти через все море под таким плохим парусом на барказе могут только очень искусные моряки, он сам сорок лет плавает по Черному морю и уважает умелых мореходов. Почему русские не хотят дойти на буксире до порта, куда возвращается фелюга?

— Трабзон! Трабзон! — твердил чернобородый, показывая на огни.

— Трапезунд там! — шепнул своим Иванов. — Значит, и наш Батуми недалеко.

А чернобородый продолжал уговаривать: может быть, русские моряки опасаются турок? Но он — не враг русским. Он много лет служил матросом на торговом судне, бывал в Одессе, Мариуполе. В двадцатом году, когда великий Кемаль призвал турок сражаться за свободу, их судно возило из России оружие. Оружие для турок. С русскими надо дружить — так завещал Кемаль.