Данная рукопись также не дошла до публикации, однако автору этих строк удалось приобрести ее у вдовы Дорожинского, С. Б. Дорожинская-Курило, и с большим трудом, ввиду очень неразборчивого почерка Коровина, расшифровать^[56]. Повествование с литературной точки зрения очень слабое, сырое, однако уже здесь намечается особый стиль Коровина-писателя. Тут и юмор, и радостное восприятие жизни, и поклонение русской природе, и удивительное коровинское слияние с простым людом. В то же время уже в этой начальной литературной попытке содержатся как бы зародыши тем и персонажей, которые потом прорастут в его многочисленных изумительных рассказах о жизни в России.

Первый литературный успех пришел к Коровину в 1929 году, когда парижская газета «Россия и славянство» напечатала его очерк под названием «Из моих встреч с А. П. Чеховым»^[57]. В этой газете работал Лоллий Львов, чьи хвалебные отзывы о Коровине-декораторе и художнике мы уже приводили. Именно он, высоко оценивая Коровина как мастера устного рассказа, уговорил художника печататься в его газете. Затем появились на свет очерки Коровина о Врубеле^[58] и о самом себе^[59]. Этими публикациями ограничивается сотрудничество Коровина в «России и славянстве». Позже Коровин стал печататься в газете «Возрождение» и — в меньшей степени — в журнале «Иллюстрированная Россия».

Его жанр — короткие очерки или рассказы. В газетах они укладывались по объему в один номер. Если тема требовала продолжения, то бывали серии очерков («На Севере Диком», в шести номерах; «Чуркин», в четырех номерах). Коровина не тянуло к большим формам, таким, как роман или повесть. Его проза носит подчеркнуто мемуарный характер, где под повествованием от первого лица кроется и вымысел, и стилизация, и полемика, и даже целая последовательная философия жизни.

Вопреки давнишней традиции художников писать мемуары или записывать события Коровин никогда не вел дневников, не публиковал статей. Но в старости его охватило желание, как случалось у многих художников во все времена, выразить словами то, что он всю жизнь делал кистью. Сначала ему было очень трудно справляться с новым ремеслом. Он приходил в редакцию с рукописью, и, по словам Юлия Семенова, одного из редакторов «Возрождения», там происходило его обучение писательскому мастерству. «В редакцию „Возрождения“ пришел новый эмигрант — К. А. Коровин, уже старый, такой же красивый, такой же талантливый, такой же живой. Он принес рассказ. Рассказ яркий, красочный, как и его живопись, но написанный так, как будто бы автор никогда в жизни ничего не писал. Фразы были без начала и без конца, отдельные слова. Это художник-импрессионист отдельными словами-мазками набрасывал пером какие-то эскизы. Пришлось сильно править и рассказывать ему, почему его правят именно так, а не иначе. Коровин слушал все замечания, которые ему делали другие писатели, другие члены редакции, все слушал и принимал к сведению. И, начав писать в семьдесят лет, — быстро воспринял все, что было нужно для писания»^[60].

Еще одним человеком, кто настоятельно советовал Коровину заняться литературным творчеством, был Иван Лукаш, писатель, в то время также сотрудник «Возрождения». Его вдова писала мне: «Иван Сазонтович (мой муж), конечно, навел его (Коровина) на мысль записывать свои рассказы и, конечно, редактировал с охотой их»^[61].

В своих воспоминаниях и рассказах о России — здесь и детство, и учеба в Училище живописи, ваяния и зодчества, и друзья юности, и становление творческой зрелости, и старая Москва с ее бытом и знаменитыми личностями, и жизнь в деревенской глуши, куда любят съезжаться приятели, чтобы забыться на охоте и рыбной ловле от городской суеты, — Коровин вновь обретает себя, тот внутренний стержень, которого так не хватает ему в эмиграции. Там, в России, все было по-другому. Он так тоскует по ее просторам, запахам, краскам!

Опыт Коровина-писателя с годами обогащается, и к 1935 году литературная деятельность определенно начинает преобладать над художественной. Его рассказы и очерки появляются в печати со все большей регулярностью. В декабре 1934 года С. Дорожинский предлагает Коровину написать автобиографию и берется издать ее. Коровин с энтузиазмом отнесся к предложению Дорожинского и написал мемуары «Моя жизнь» с удивительной быстротой — к июлю 1935 года. Дорожинский, заказывая мемуары Коровину, настаивал на том, чтобы тот передал ему все права на публикацию, однако машинопись из 120 страниц, которую представил Коровин, так и пролежала ненапечатанной 35 лет. Только в 1970 году ее приобрел у вдовы Дорожинского Марк Вейнбаум, редактор нью-йоркской газеты «Новое Русское Слово», и в том же году она была впервые напечатана в этой газете. Замечательная автобиография в форме очерков открывается описанием самого раннего детства Коровина и заканчивается воспоминаниями 1917 года. Эти мемуары стали известны советскому читателю благодаря публикации И. Зильберштейна и В. Самкова. Они открывают книгу «Константин Коровин вспоминает…», однако были напечатаны с многочисленными разночтениями, вставками, цензурными изъятиями и с искаженным концом. И только в настоящем издании они публикуются в точном соответствии с авторизованной машинописью.

Коровин говорил о себе, что он «не охотник праздности». С 1935 года он приносил в редакцию газеты «Возрождение» по одному рассказу в неделю. В Париже ходили разные слухи о его заработках при таком постоянном сотрудничестве в газете. Кое-кто говорил, что Абрам Гукасов, редактор «Возрождения», хорошо ему платил^[62], однако Ирина Шаляпина, посетившая Коровиных во второй свой приезд в Париж в 1935 году, не обнаружила в их быту никаких перемен к лучшему.

В 1936 году Коровину исполнилось семьдесят пять лет, и по этому поводу газета «Возрождение» устроила юбилейный концерт.

Юбилей К. А. Коровина отмечался 12 декабря в соседстве с шестидесятилетним юбилеем А. А. Плещеева и не был таким пышным, как юбилей пятидесятилетия его художественной деятельности, но все же: «Интимный ужин прошел в атмосфере совершенно исключительного подъема, сердечной взволнованности и простоты… В трех коротких обращениях к сотоварищам К. А. Коровин, с совершенно исключительным даже для него юмором и блеском, коснулся всего — от вопросов общественно-злободневных до мелочей редакционной жизни и отношений. Каждое из этих обращений сопровождалось взрывами смеха и подлинными овациями»^[63].

Журнал «Иллюстрированная Россия», в котором Коровин печатался с 1930 года (примечательно, что коровинские очерки в этом издании сопровождались фотографиями или даже эскизами самого автора), также отметил эту дату. Прекрасную статью о юбиляре написал секретарь журнала, известный публицист и критик Георгий Немирович-Данченко. Описав жизнь и творчество Коровина в России, Немирович-Данченко переходит к анализу деятельности художника за рубежом.

«В эмиграции К. А. с 1922 года. И здесь, в изгнании, вдали от родины, которую К. А. так трогательно и нежно любит, в нем открылся другой его талант — талант русского писателя, который сразу же выдвинул гордость нашей живописи в первые ряды русской литературы… Из К. А. выработался русский беллетрист, дарование которого в наши безрадостные дни сразу же засияло ярким блеском самобытности, неподдельного юмора и новизны тех литературных образов, которые он нам дал. Новизны, потому что К. А. нашел такие краски в изображении русского человека и русской действительности, которые до сих пор нам не были знакомы»^[64]. Немирович-Данченко заканчивает свою статью пожеланием юбиляру, кроме стандартных здоровья и сил, того, «чтобы его доброе сердце веселилось служением красоте и русскому слову. И мы счастливы, — добавляет он, — что можем сказать ему, как мы его все любим и как мы ему благодарны…»^[65].