Вместе с тем подробнейшие комментарии, которыми снабжено издание, придают ему большую ценность. И если в 30-е годы критики, обращаясь к творчеству Коровина-писателя, составляли свои заключения по отдельным его очеркам, разбросанным по газетным «подвалам», разделенным временем, то благодаря изданию Зильберштейна и Самкова в 70-е годы можно было вывести уже более глубокие суждения о литературном даровании Коровина, основываясь на одной трети его литературного наследия, собранного в одну книгу.

После выхода в свет книги «Константин Коровина вспоминает…» в печати появилось несколько положительных отзывов о прозе Коровина. В 1972 году в журнале «Молодая гвардия» появляется рецензия Н. Смирнова. Он пишет: «Словесное искусство Коровина — и мемуариста, и беллетриста — имеет определенную художественную опытность: мера и вкус в пользовании красками, сила изобразительности, умение владеть тайнами сюжета и композиции, сжатость, яркий, щедрый русский язык»^[83].

В 1974 году в журнале «Нева» появилась статья под названием «Жажда общения с миром». В ней отмечается, что проза Коровина «неповторима и самобытна», что она «производит впечатление неизгладимое», что он писал «не традиционные воспоминания» и что такую прозу принято называть «лирической»^[84].

Ст. Рассадин в статье «Пером и кистью» даже сравнивает Коровина-писателя с Куприным, причем в пользу первого, и отмечает, что Коровин хорош именно тем, что «не ощущал тяжести законов прозы как профессионал»^[85].

Среди работ, посвященных творчеству Коровина-писателя, появившихся в 80-х годах, можно отметить монографию А. Басырова^[86], а также сборник рассказов под названием «Константин Коровин. Краски России». Его составитель — М. Кралин. В книгу вошел ряд рассказов и очерков из издания «Константин Коровин вспоминает…». Причем в своей сопроводительной статье к сборнику составитель подходит к разрешению дилеммы, о которой уже упоминалось выше, а именно: почему Коровин в Зарубежье создавал в основном картины с видами Парижа, а рассказы его были направлены исключительно на Россию. Он объясняет это так. Изобразительное искусство коровинского типа сильно зависит от зрительного восприятия окружающего, а словесное искусство исходит изнутри человеческого сознания, независимо от внешнего окружения. Вот почему картины Коровина парижского периода с русской тематикой были лишены прежнего огня, тогда как в рассказах о жизни в России отразилось все его душевное горение.

«И — чудо — оказалось, что слово подвластно ему ничуть не меньше, чем кисть и краски, что словом он наконец-то может высказать все, что сохранил в душе и не высказал до конца на полотнах…»^[87]

И в 90-е жизнь и творчество Константина Коровина по-прежнему остаются в поле зрения исследователей^[88].

Кроме обзора творчества Коровина в перечисленных изданиях содержатся новые интересные данные о его жизни и деятельности в период после революции 1917 года до эмиграции.

В 1997 году вышла в свет «Литературная энциклопедия Русского Зарубежья», в которой дается высокая оценка литературному творчеству К. А. Коровина. «„Возрождение“ 30-х невозможно себе представить без коротеньких рассказов живописца К. А. Коровина. Короткие зарисовки русского пейзажа, охотничьи истории, колоритные описания старого русского быта, подмеченные острым глазом художника, раскрыли в Коровине мастера не только кисти, но и писательского пера»^[89].

Назовем также два альбома с репродукциями картин К. Коровина с пояснительным текстом В. Ф. Круглова (1997 и 2000 гг.)^[90].

Еще в 70-е годы, совершенно независимо от появления интереса к литературному творчеству Коровина в СССР, возникшего в связи с выходом в свет сборника И. Зильберштейна и В. Самкова, я начала работать над докторской диссертацией о Коровине-писателе в Калифорнийском университете. Мне удалось собрать ксерокопии его очерков и рассказов по комплектам газеты «Возрождение», журналам «Иллюстрированная Россия» и «Россия и славянство», а также приобрести в архиве М. Вейнбаума копию авторизованной машинописи мемуаров К. А. Коровина «Моя жизнь» и рукопись «Охота… рыбная ловля… Коля Куров».

Настоящее издание можно по праву назвать полным собранием сочинений писателя К. А. Коровина. Впервые читатель имеет возможность познакомиться со всеми литературными произведениями художника Коровина, без цензурных искажений и купюр.

Остается добавить, что жена К. А. Коровина умерла в 1947 году. Отсутствие сведений о жизни и творчестве Алексея Константиновича после смерти отца дают возможность предположить, что он не смог избавиться от депрессии, которая продолжала развиваться и привела его к самоубийству в 1950 году. Его жена, Елизавета Владимировна, умерла в 1968-м, а о внуке К. А. Коровина, который родился в 1928 году, определенных сведений пока нет^[91].

В 1942 году в «Парижском вестнике» появилась заметка Н. Д. Янчевского «Две эпитафии. Шаляпина и Коровина». В ней говорится, что в 1925 году Шаляпин и Коровин, сидя в лондонском ресторане в компании друзей великого певца, решили в шутку сочинить свои эпитафии. Эпитафия Коровина, более серьезная, без «позы», как выражается Янчевский, была обращена к сыну.

В 1970 году мне довелось побывать на русском кладбище в предместье Парижа Сент-Женевьев-де-Буа. На могиле Коровина стоял простой деревянный православный крест, а вокруг него ветер развевал высокую тонкую травку.

И все же лучший памятник этот замечательный художник и писатель воздвиг себе сам, оставив ярчайший след как в мировой живописи, так и в русской литературе.

Названием настоящего издания послужила заключительная фраза из рассказа К. А. Коровина 1936 года «В сочельник» — «То было давно… там… в России…».

Моя глубокая благодарность:

издательству «Русский путь»: директору Виктору Москвину — за то, что он принял мое предложение об издании настоящей книги, что было моей мечтой на протяжении тридцати лет;

сотрудникам Гуверовской библиотеки Стэнфордского университета — за предоставленную возможность осуществить ксерокопирование произведений К. А. Коровина с подшивок эмигрантских газет и журналов, особая благодарность Георгию и Александру Мейерам — за помощь в получении специальных архивных материалов из Гуверовского института;

Карлу Тейлору — за право воспользоваться архивом его матери, Полин Тейлор;

Памеле Лонг — за помощь в розыске К. Тейлора;

Елене Теркель, Наталье Ильиной и другим сотрудникам Отдела рукописей Государственной Третьяковской галереи — за содействие в моей работе с архивом К. А. Коровина;

Фрэнку Уилсону, куратору театрального архива при Гарвардском университете, — за содействие в праве использования хранящихся в архиве коллекции эскизов К. А. Коровина для настоящего издания;